Ольга Харламова родилась в Москве, она - автор поэтических сборников: "Странница", "Состояние любви", "Эдельвейс", "Полька-бабочка", "Полукровка", "Перелётные письма любви", "Любовь как море", "Женский календарь", "Порт семи морей", "Благодаря". Награждена золотыми медалями Ф. М. Достоевского и А. П. Чехова. Лауреат Литературных премий им. Валентина Пикуля, им. Николая Рубцова "Звезда полей". От Правительства Москвы имеет медаль "За доблестный труд".
Необходимость живого общения в какой-то мере сейчас заменяют социальные сети, но все равно поэтическая среда, блоковский “пустынный квартал” очень нужен - важно, чтобы “каждый встречал другого” - без этого поэзия задыхается.
Возлебуфетная ЦДЛэловская толчея, которая в свое время порождала немало саркастических усмешек, сейчас, когда она неожиданно исчезла, стала вспоминаться с ностальгией - живого общения поэтам не хватает.
Каждый месяц в Малом зале Центрального Дома Литераторов проходит вечер-семинар “Поэтическая строка”- с афишами на стендах, написанными от руки художником. Под таким же названием - “Поэтическая строка” - еженедельно по вторникам, и весь круглый год! - идет программа на “Народном радио” в прямом эфире, и с видео-трансляцией он-лайн.
Все это организовывает, планирует и ведет поэт Ольга Харламова.
"По одной из профессий я - экскурсовод", - рассказывает Ольга в своем видео-интервью - "и профессия эта научила меня общаться с людьми, организовывать время, дозировать информацию - сейчас мне это очень помогает.”
Хочется добавить - помогает и всем нам, поэтам!
Приведу несколько цитат из интервью Ольги:
“- Стихи я пишу с 9-ти лет, но в начале не придавала этому особого значения.
В душе должно что-то накопиться, чтобы потом выйти к людям.
С одной стороны, поэтов вроде бы мало, но с другой стороны, так много имен, что читателю и слушателю трудно разобраться.
Все, кто пишет стихи и выпускает книги, сейчас ещё чем-то занимаются.
Пока, мне кажется, это все еще разные ипостаси: издатель должен заниматься изданием, поэт и писатель должны писать.
Чрезмерное литературное ожидание меня не угнетало и не угнетает.
Для того, чтобы что-то отдавать, надо это "что-то" иметь.
Необходима внутренняя энергетика - чем больше ты отдаешь, тем вероятнее, что тебе - из тобой же отданного - может вернется сторицей…”
Прекрасные стихи Ольги Харламовой радуют душу, даруют свет.
Но главное Ольга Харламова дает возможность общения другим поэтам, помогает им раскрыться, найти себя на открытых поэтических вечерах-семинарах, поделиться своими стихами с миллионами радиослушателей.
Низкий поклон ей и сердечная благодарность от всех поэтов!
***
Дом с трубой, кошка, бабушка,
грядки,
в палисаднике сохнет бельё.
Жизнь дворовая – салки и прятки.
Будни – праздники, детство моё.
Огородную рябь захолустья
и засыплет, и выбелит снег,
и снежком кто-то в санки запустит
и промажет, так скор их разбег.
Накататься, набегаться вволю,
в теле чувствуя легкий озноб,
с кровли дома – в сугроб,
и на кровлю
вновь забраться и прыгнуть в сугроб!
Ног не чуя, взбежать на крылечко
и с мороза – в тепло…
Жить бы век
в доме с бабушкой, кошкой и печкой!
Тает день,
тает дым,
тает снег.
Менуэт
На старинном гобелене
в кружевной брабантской пене
с кавалером знатным
дама «тет-а-тет».
На полу камзол и шпага,
и маститая собака,
и звучит, в воображенье, менуэт.
При ковре, в тонах пастельных,
развивается постельный
наш, никем не зарисованный, сюжет.
С постоянством чутким зрака
караулит нас собака,
и разучивают где-то менуэт.
Было – до, и будет – после,
чуть поодаль или возле,
силуэт мужской и женский силуэт!
Вот опять из полумрака
стережёт любовь собака,
и насвистывает кто-то менуэт.
Состояние любви
Нынче летом земляника
для меня что есть, что нет.
Полюбился ежевики
аромат и вкус, и цвет.
Ежевики куст лиловый,
а под ним в цвету трава.
Я жива одной любовью,
милым я одним жива!
Как закатится денечек,
как улягутся ветра,
мил спешит на огонечек,
остаётся до утра.
И закаты, и рассветы
успевай встречай, лови!
Задержись подольше это
состояние любви!
Я с коленок, я и стоя
ежевику в рот клала,
ежевичного настоя
с милым все мои дела.
Ежевики куст лиловый,
а под ним в цвету трава.
Я жива одной любовью,
милым я одним жива!
***
Она была молода,
Он – не молод.
Она была, как вода,
Которую тронул холод.
Сковать её льдом не мог,
страстью, может,
сердце насквозь прожог,
следы ожогов – на коже
гладкой и молодой.
Вечный холод
сбрызнут живой водой.
Он так молод!
Казак
– Эй, казак, смело в бой!
Правый суд – за тобой!
Конь – в галоп, и клинок – наголо.
Кровью кормится стяг,
русских сколько в степях
полегло?
Мёртвой пущен рукой,
мчит шальной Вороной,
под собой унося седока.
Бездорожье, да гать,
где-то телу лежать
казака?
Над тобою, казак,
ни звезды, ни креста,
оголтелые ветры трубят.
Мне скорбеть и простить,
мне болеть и молить
за тебя.
***
Я живу на горе,
над широкой рекой.
У меня на дворе
клён стоит золотой.
Клён горит как в огне,
отчего не весной
столько золота мне,
столько света одной?
Рано утром с горы
я спускаюсь к реке,
золотые дары
– листья клёна – в руке.
Ноги сами несут,
моя ноша легка.
Как по небу, плывут
по воде облака.
Поклонюсь до земли
– листья клёна – прими!
Люблю
Никогда ни о чём не жалею.
И себе, и другим признаюсь,
что от красного цвета хмелею,
что любовь различаю на вкус.
Вкус и вяжущий привкус граната,
поздней вишни горчащую сласть,
цвет звезды, под которой когда-то
в пред-пасхальный апрель родилась
Что с весны до весны в мире этом,
отмечая рассвет и закат,
всё влюбляюсь то в зиму, то в лето,
в ночь осеннюю жду звездопад.
Что погоду люблю – в непогоду,
свет – в окошке, Россию – во мгле.
"Московский дворик
Живёт московский дворик,
довольный сам собой,
иду ли я из дома,
спешу ли я домой.
Он, с высоты этажной,
перед моим окном –
то в жёлтом, то в зелёном,
то в бело-голубом.
В нарядном платье мама,
с ней под руку отец –
нерасторжима пара
двух любящих сердец,
бегом бежит братишка,
и сверху видно мне,
как жмётся школьный ранец
к мальчишеской спине,
ступает мягким шагом
и бабушка моя –
двор навестить решили
все четверо, а я
туда-сюда мелькаю,
нет времени присесть
на лавку у подъезда,
что как была, так есть.
Середина осени
Середина осени – октябрь.
Незаметно лето пролетело.
Впереди снега – ноябрь, декабрь,
Новый год – хорошенькое дело!
Хорошо за городской чертой
мне бродить по тропам листопада,
слушать сердца собственного бой,
крик ворон, далёкий рокот МКАД-а,
выбрать ствол поваленный, присесть
и, гадая по листку сухому,
на его пергаменте прочесть
жёсткий приговор всему живому.
в голубых просветах над собой
редкую листву окинуть взглядом.
Невесёлым мыслям дать отбой
и уснуть, укрывшись листопадом.
Отступница
Вставало солнце над Москвою
у бодрствующих на виду.
Она всю ночь внимала вою
собак, почуявших беду,
и задремала на рассвете.
Ей снился постоялый двор –
мужчины, женщины и дети
вповалку спят, мальчишка-вор
с недвижных тел взимает подать,
младенца грудью кормит мать,
молитва чья-то, чья-то похоть –
шептали губы: «Исполать
Тебе, Господь!
Нововведенья
противны сердцу моему.
Я тяжесть крестного знаменья
двумя перстами подниму».
Рок
С другом преданным осотом
и с подругой повиликой
я кружила по болотам,
а мечтала стать великой.
И была на круге сотом
в кровь порезана осотом,
и сдалась без всякой славы
повилике в плен лукавый.
Мне не больно, не обидно,
смерть избавит и от плена,
до десятого колена
предок мой был проклят, видно.
Похоронят за болотом,
где зимой и летом дико,
порастёт бугор осотом,
в крест вопьётся повилика.
Эдельвейс
Рассыпает янтарь
в изголовье фонарь
на тахту, на стихи поэтесс
из династии Цин.
В складках лёгких гардин
изогнул стебелёк эдельвейс.
Запад или Восток –
набивной мой цветок?
Лепесток в тон крылу мотылька –
лиловатый просвет
в даль туманную лет
сквозь туман моего далека.
Цвет альпийских лугов
и китайских шелков,
тайный смысл в неразгаданных снах,
отблеск горних небес,
след слезы – эдельвейс –
на страницах стихов и в стихах.
Коммуналка
Комнатёнку в коммуналке
открываем на ура.
Коммуналка – проживалка
всех и всякого добра.
За гардиной затрапезной
света в полдень не видать,
из всего, что здесь полезно –
на двоих одна кровать.
Мы в угаре, мы в ударе,
мы любви воруем миг
и единым духом в паре
без оглядки – напрямик,
в спешке, в гонке, в комнатёнке –
благо есть, что воровать –
и сосед за стенкой тонкой
нам стучит, как не стучать?
Краем глаза – занавеска,
краем уха – шум дождя,
вкось натянутая леска
от гвоздя и до гвоздя.
Перекосы, перехлёсты,
«пере» всех – невпроворот.
Будет так, как надо – после,
и совсем наоборот.
…В чай – коньяк, варенье с кексом,
спальня, ванная, уют.
Как десерт на выбор – к сексу
лишь любви не подают.
И полезно, и железно,
и соседям не слыхать.
…Коммуналки б затрапезной –
ту скрипучую кровать!
* * *
Народу на рыночной площади – вал!
Кто с бабками, кто на мели.
Вдруг грянули выстрелы,
кто-то упал,
он больше не встанет с земли.
За право удачу в столице искать,
теперь расплатился сполна,
Москва – не сестра, не невеста, не мать –
из теста другого она.
Ей каждый из прибывших вновь индивид,
являет – насколько он крут.
Газеты напишут: в разборке убит,
виновных едва ли найдут.
Над телом безмолвно собратья стоят,
глаза их черны и сухи.
Багровое солнце идёт на закат,
и пишутся кровью стихи.
***
Сутки льёт, и твой рабочий свитер
вымок, оказался не у дел.
В доме на сегодня холод – лидер,
но исходит жар от наших тел.
Матереет с каждым утром осень.
В воздухе сыром кордебалет
листьев, иглы сосен – сотни сотен,
впитывают влагу на земле.
Терпкий, в кружках пенящийся кофе,
обжигающий всю полость рта,
На дворе копытом бьющий «Опель»,
ожидающий команду – старт!
Закрываем ставни, дверь, ворота –
впереди зимовье, как ни кинь.
День шестой, последняя суббота.
Запрягаем!
Ключ, замок, аминь.
Весна сорок пятого
Рядом с солдатским мундиром
платье в горошек.
Перрон.
Между войною и миром
в оба конца перегон.
Снова врывается вечер
в сердце той самой весны,
где мы назначили встречу
в шесть часов после войны.
Воздух сухой и горячий
вспыхнуть огнями готов.
Что ж так отчаянно плачет
кто-то с букетом цветов?
Лишь ордена и медали
той сумасшедшей весны
помнят, как мы воевали,
как не вернулись с войны.
Мчатся составы столетий,
а фронтовые друзья
и не рождённые дети
смотрят из небытия.
Стерва (баллада)
Есть у неё колечко золотое,
оно зелёным камушком сверкает,
как змейка безымянный обвивает,
хотела бы сама носить такое.
Ещё дружок есть нрава заводного,
уж он не даст с ума сойти от скуки,
в округе – первый мастер на все руки,
хотела бы сама иметь такого.
В тот день за ней следила, на базаре
она покупки долго выбирала
и торговалась, и была в ударе,
но не дошла до дома два квартала.
Близ крепости её скрутили двое,
как сноп соломы, сверху куль надели,
пыталась отбиваться еле-еле,
безлюдный полдень оглашая воем.
Я слышала стук собственного сердца,
когда в глухой стене открылась дверца,
и всё исчезло за кирпичной кладкой,
моя дорога снова стала гладкой.
На радость, неудачливым подругам
теперь она получит по заслугам
за локоны, что кос иных длиннее
и взоры изумрудов зеленее,
за то, что жён бросая без причины,
уходят к стервам лучшие мужчины.
Чтоб местных баб избавить от несчастья,
не обошлось без моего участья:
пришлось шепнуть, где следует, словечко,
с тех пор – моё, с её руки колечко...
Давно ль то было? Кажется – недавно.
Пять лет, как замужем, хозяйство справно,
минуют нас болезни, беды, войны,
рожаю в срок, и что ни год – по двойне.
На свет, едва явившись, детвора
не доживает даже до утра.
Сретенка
Сверху из кондитерской
Сретенка видна,
я любуюсь Сретенкой,
как землёй луна.
Встречи неслучайные,
плюшки-булочки помнят наши тайные
закоулочки.
Стержневая улица,
здесь моё бытьё
завелось и крутится
всё вокруг неё,
пусть под этим прессингом,
вечный мой транзит,
на бульваре Сретенском
ветер просквозит.
Чашечка на блюдечко
поставленная,
проплывает улочка
несравненная.
Вне опроса-рейтинга,
вне условности,
я парю над Сретенкой
в невесомости.
Остановка
Стою, безлошадная, на остановке.
Не вовремя дождь зарядил.
А мимо проносятся без остановки
в пятьсот лошадиных сил:
«Газель» и «Мустанг», «Ягуар» и «коровки» –
каких только нет машин!
Зверинец московский – не парк, а парковки,
хвосты из железных спин,
где в пробке стоять незавидная участь.
Жизнь в самый крутой забег
с дистанции снимет, проверит на прочность
и если вернёт на трек –
лавируй в потоке, выдерживай скорость,
умей удержать вожжу!
Стою, безлошадная, в сырость и в морось,
травинку в губах держу.
Гибель Помпеи
Все живое как не дышало.
Градом - пот.
Руины, жара.
Археолог молвил устало:
- Завершать раскопки пора!
Суть разгадки в посланье древнем,
до кошмара за пять минут
был проем, что напротив - дверью,
на простенке слова живут:
"Тенью стать я твоей посмею.
И не хочешь - нам по пути.
Пусть обрушатся в прах Помпеи -
дверь открой и дай мне войти!"
Бузина
Закипает, кипит бузина,
через край,
как любовь в моем сердце,
и нагрета скамья
на припеке моя,
отогреться бы мне, отогреться!
Помнишь, веток твоих, бузина,
я чудес ожидая, касалась?
Высока ли, низка,
далека ли, близка -
всяка ягодка сладкой казалась.
Бузина мне шептала:
"Бери!
Торопись, тает жаркое лето".
Ох, ладошки красны,
ох, пригоршни полны
непригодною ягодой этой!
Бузина откипела свое,
вниз последние гроздья роняет.
Только ягоду - впрок,
Только ягоде - срок,
а любовь моя срока не знает! ***
Вечер оком сверкнул темно-синим. На покрытые снегом холмы пали тени, и ожили зимы – все мои – вплоть до первой зимы. Из пеленок сама только-только, шерстяным деревенским платком, как матрешка, повязана – колко, но тепло – и шажок за шажком…