Председатель Российского детского фонда Альберт Лиханов

– К юбилею фонда издана ваша книга «За! Малых сих» – сборник статей, интервью и писем к властям. Какие из описанных там проблем детства за два с половиной десятилетия ушли в прошлое?

– По существу, никакие. Возникли новые, которые раньше были нами не знаемы. Например, обострились проблемы детской малограмотности, детских самоубийств.

– Но многие отмечают, что в последние годы на улицах Москвы беспризорников стало меньше.

– Проблема беспризорников наиболее остро стояла в начале двухтысячных. С тех пор в Москве были созданы 12 приютов, которые поначалу бывали переполнены. Одновременно существовали центры временной изоляции несовершеннолетних правонарушителей, откуда дети отправляются кто в колонии, кто в детдома или под опеку. Наконец, вокзалы, где традиционно собирались попрошайки, начали серьезно охраняться. Но беспризорничество сохранилось. Сейчас проблема в том, что оно мимикрирует. Сегодня беспризорный ребенок может быть одет лучше родительского, потому что на свалках есть все. И потом меняется сама природа беспризорничества: если когда-то это были сироты, которые всех потеряли и которым нечего есть, то сейчас это часто дети, сознательно ушедшие из дома из-за конфликтов, например, с пьющими родителями, отчимом, мачехой.

– А как меняется ситуация с детскими домами?

– В плохую сторону, как мне представляется. Детдома сейчас активно и поспешно закрываются местными властями. Дети же массово устраиваются в приемные семьи. Но, по нашим данным, сейчас из 100 детей 30 возвращаются обратно. Дело в том, что на содержание приемного ребенка дают довольно неплохие деньги: в Москве, например, это около 30 тысяч рублей в общей сложности на ребенка и приемную мать, а по регионам – не менее пяти-семи тысяч. Прием сироты в семью воспринимается как способ заработать и соблазняет многих небогатых людей. Детдома должны сохраняться. Крупные детдома надо разделять на более мелкие, чтобы каждый из детей получал больше внимания. В идеале, я считаю, что форма приемной семьи должна быть вторична по отношению к формату семейного детского дома. Но при условии, что детдом будет семьей, а не учреждением.

– Программу семейных детских домов вы развернули еще в 1988 году. Что с этим сейчас?

– Семейный детский дом – это, как правило, муж и жена, которые брали не менее пяти детей сразу. Мы целенаправленно установили такой высокий барьер по количеству воспитанников, чтобы люди хорошенько подумали, взвесили свои ресурсы, прежде всего моральные. Ведь в отличие от обычного детдома нести ответственность за пять новых членов семьи эти люди должны были не до окончания школы или совершеннолетия, а до конца своей собственной жизни. При этом мать считалась госслужащей – получала должность старшего воспитателя детского дома, соответствующую зарплату, педагогический стаж, отпускные и оплату больничного. То есть находилась на работе в полном смысле слова, только не в казенном учреждении, а в своем собственном доме. Кстати, и жилье таким семьям давали. Я всегда привожу в пример уникальную женщину из Саратова – Надежду Константиновну Захарову, которую мы 14 октября будем чествовать. Она – человек очень образованный, врач-гинеколог, которая видела в роддоме отказных детей, брошенных матерями-кукушками. И взяла сразу пятерых малышей. Чуть позже – еще двоих. Надо отметить, что кровных детей у нее четверо. Самые младшие из ее воспитанников сейчас заканчивают вузы, остальные тоже получили высшее образование, кроме одного очень больного мальчика. При этом она не бросила работу и сумела построить огромный дом, где для каждого из 11 ребят есть по комнате.

– Сколько было подобных семей?

– В Советском Союзе их было создано 574, в России – 368. В СССР там приютили более шести тысяч детей, а в России – более четырех тысяч. В 1996 году семейные детские дома закрыли распоряжением сверху, перевели в разряд приемных семей, а это – совсем другое. Одно дело, когда женщина, воспитывая детей, чувствует себя работницей, а другое – когда она получает за приемных детей только прибавку к будущей пенсии, а сейчас – ничего. Но фактически семейные детские дома остались. Мы сохранили их как программу фонда и все эти годы поддерживаем.

– Как вы оцениваете развитие системы опеки и попечительства?

– Из 750 тысяч сирот 500 с лишним тысяч находятся под опекой родственников. Но часты случаи, когда у сироты единственный родственник – старая бабушка, которой органы опеки и попечительства предлагают ребенка отдать для последующего устройства в другую семью. Сейчас вводится система социальной опеки – «приглядывание» за ребенком со стороны добровольцев-неродственников. Но пока не понятно, как это будет работать.

– Детский омбудсмен Павел Астахов часто заявляет, что пора ограничивать практику иностранного усыновления русских детей. Как вы относитесь к этой идее?

– С самого начала я был за международное усыновление. Ребенок, который в беде, не может ждать. Семья ему нужна немедленно. Да, в США были криминальные случаи, но их всего 19 на 60 с лишним тысяч официально, по суду, усыновленных детей. Совсем недавно девочки Джессика Лонг из Иркутска и Татьяна Макфадден из Санкт-Петербурга показали всему миру, как живут усыновленные из России дети именно в США. Произошло это на Паралимпийских играх: они стали многократными их чемпионками. Американские родители прооперировали их, выходили, тренировали. Я говорил с директором санкт-петербургского детдома №13, где воспитывалась Таня, и мы в один голос спросили друг друга: что было бы, если бы девочки остались в России? И оба признали: шансов выбраться из дома у них почти не было. Так что наша установка отличается от политеса и стремления бодаться неизвестно в чьих интересах и по чьему заказу. Вообще, государственная политика в отношении сирот – очень щекотливый вопрос. Слишком много в действиях властей поспешности, стремления сэкономить и стратегических ошибок.

– Каких, например?

– Я считаю серьезной ошибкой отказ возрождать то, что раньше называлось дворцами и домами пионеров. Ведь были раньше станции юных техников, натуралистов, туристов – масса способов занять время и мозги ребенка, который без этого рискует вырасти человеком малоразвитым, с низкими требованиями к себе, тянущимся к пиву и мнимым ценностям. Ребенок должен быть загружен с утра до ночи, он не должен балдеть перед телевизором, застревать в Интернете.

– Большой резонанс недавно вызвал вступивший в силу закон о защите детей от информации. В какой мере нынешняя медийная среда может нанести ущерб детям?

– Она наносит огромный вред! Идет тотальная «быдлизация» детского мира. С шести-восьми лет в детей вдалбливаются компьютерные игры, с подросткового возраста – порнография. Я сам пользователь Интернета, люблю искать, что пишут про детство. Часто бывает так: две строчки по делу, а дальше – жуткие картинки. Интересно, почему наши силовые органы не занимаются ими – ведь им известны все порносайты и люди, которые за ними стоят. Чего власти не хватает, чтобы это все прикрыть? А ведь это их обязанность – перекрыть дорогу гадости и открыть чему-то доброму и светлому!

– Насколько многодетные семьи в России социально защищены? Например, многие годами не могут получить положенную квартиру.

– Тема жилья вообще очень тяжелая и неоднородная. Все зависит от уровня благосостояния региона.

– Инициативные группы, борющиеся за права многодетных родителей, есть и в Москве.

– Ну, в Москве социального жилья гораздо больше, чем в других регионах, где ситуация с ним вообще бедственная. Кстати, у нас есть семейный детский дом Сорокиных в Ростовской области, через который прошли в общей сложности 48 детей. Они интересно решают проблему жилья: когда сын или дочка взрослеют, они ищут в окрестных населенных пунктах покинутое жилье, покупают его задешево и сами всей семьей делают там ремонт. Так решается и еще одна государственная проблема – проблема брошенного жилья, которого в сельской местности довольно много.

– Сентябрьская трагедия с гибелью пятерых воспитанников детдома по вине пьяного водителя потрясла многих еще и тем, что среди детей с отставаниями в развитии есть талантливые люди и лауреаты различных конкурсов. После трагедии на таких детей обратят больше внимания?

– Нет, конечно. После гибели этих ребят страна не заплакала. Им организовали похороны, купили хорошие гробы. О пьяных за рулем говорили много и шумно. А серьезных вопросов о судьбах брошенных детей, о судьбах детей с недостатками развития не прозвучало. Пока не будет этих вопросов, не будет и изменений. Я недавно получил письмо от мамы девочки, которая не ходит, но вяжет спицами и крючком потрясающие вещи. Мама уже много лет пытается организовать выставку ее работ, но пробить это не может. Хотя есть ведь и чудесные примеры великого детского мужества: несколько лет назад мы обнаружили в Мурманской области Сережу Басалаева, который родился с парализованными руками и ногами, он не говорит. Но родители его не бросили: когда мальчик научился читать, отец взял основу от строительной каски и прикрепил к ней сварочный стержень, чтобы мальчик мог движениями головы указывать на определенные буквы в азбуке, которая лежала перед ним. Так они стали общаться. Потом Сережа освоил компьютер, стал рисовать движениями головы и выставлять свои картины на интернет-аукционы, зарабатывать первые гонорары. Мы наградили его нашей премией «Преклонение». На съезде 14 октября целая группа детей-героев получат такую награду.

– Съезд будет посвящен юбилею фонда?

– Да, 14 октября в Колонном зале Дома союзов состоится Международный съезд волонтеров детства. Хотя, по существу, это не съезд. Там не будет ни докладов, ни речей – только мое трехминутное вступление, а потом мы будем чествовать волонтеров. Мы называем их так тоже не совсем в общепринятом смысле. У нас волонтеры – это люди, которые посвятили своему добровольному делу многие годы. Прежде всего это родители – воспитатели семейных детских домов, которые брали сразу несколько детей-сирот. И спасли их.