Большой флешбэк из советского прошлого

Флэшбэк, или непроизвольная рекуррентная память, - это психологический феномен, при котором индивид испытывает внезапное, обычно мощное повторное переживание прошлого опыта или элементов прошлого опыта.

В последнее время мы много говорим и пишем о социальных травмах и связанных с ними комплексах вины и идеях коллективной ответственности. Не будучи ни в коей мере человеком, пытающимся каким-то образом нивелировать настоящую историческую трагедию, происходящую сейчас на наших глазах, я хочу отметить, что наблюдаю различные попытки манипуляции общественным мнением и эмоциональным состоянием общества в пропагандистских целях, равно как и в целях дальнейшего управления. И не могу сказать, что мне это нравится.

Если мы начнем копаться в истории интерпретаций массовых психологических травм, мы обнаружим попытку манипуляций с самого начала. Поэтому подобного рода «общественную психологию» можно смело назвать антинаучной. Так, например, Гилад Хиршбергер из Междисциплинарного центра, Герцлия, Израиль, определяет термин «коллективная травма» следующим образом:

«Термин коллективная травма относится к психологическим реакциям на травмирующее событие, которое затрагивает все общество; он не просто отражает исторический факт, воспоминание о страшном событии, которое произошло с группой людей. Это предполагает, что трагедия представлена в коллективной памяти группы, и, как и все формы памяти, она включает в себя не только воспроизведение событий, но и постоянную реконструкцию травмы в попытке понять ее.»

По словам Томаса Хюбля, автора и преподавателя, который проводит тренинги, объединяющие международные группы, чтобы распаковать динамику общих коллективных травм:

«Будь то индивидуальная или коллективная, травма осколками и переломами. Она открещивается и заставляет замолчать. Она порождает отрицание и забвение. Чтобы помочь в ее восстановлении, мы должны принять решение признать, засвидетельствовать и тем самым почувствовать вместе, что на самом деле произошло, даже самые ужасные детали, на которые мы предпочли бы закрыть глаза. Потому что отвернуться — отвергнуть, отрицать, минимизировать или умышленно забыть — значит поддержать институты неравенства, бесчеловечности, которые их создали.»

Но. Каким образом можно заставить человека, не склонного к негативной рефлексии или не слишком подверженного общественной морали по природе своей принудить переживать и каяться? Правильный ответ: «Никак». Человек, от которого общество будет требовать подобных реакций, либо скроется, либо солжет. Пересмотрите фильм «Механический апельсин» и вы поймете, что перевоспитание невозможно.

Интересно, что нынешний тренд о «принуждении к страданию» по сути немногим отличается от превалирующего в последние полвека насильственного позитивизма и «принуждения к счастью». Принуждение это навязано примитивной психологией и такой же примитивной послевоенной психотерапией а-ля Эрих Фромм.

Святая вера в одинаковость всех людей сродни коммунистическим бредням и полному непониманию того, что у индивидуумов не только разные иерархические ценности, но и разные цели, и разные реакции, что постоянно делает нас жертвами навязчивых доброжелателей. Пожелания любви (конечно, все проблемы от «недолюбленности», а как иначе?!) и счастья — сродни неумному троллингу — и по сути им и являются. Например, типичные реплики на политический пост — «А не пробовали ли вы быть счастливой?» — есть беззастенчивое хамство.

Любопытное наблюдение, касающееся пресловутого «нуждания в любви». Полагают, что оно чрезвычайно важно для ребенка. Я отчетливо, детально-чудовищно помню свое детство. И я помню, что не только не чувствовала себя ребенком (но мне постоянно навязывали эту роль), но и не имела никаких инстинктов-эмоций относительно любви со стороны других, я не понимала, что «эти люди» от меня хотят. И мне не было нужно от них какой-либо эмоциональности. Если быть точной и честной, более всего я хотела, чтобы меня оставили в покое.

Позитивное мышление — психологическое плацебо для социальных лузеров. Потерянному, бессубъектному, экзистенциально распыленному, лишенному биографии, ресурсов или других (на выбор) гештальтно-гешефтных преимуществ, ничего не остается, как стать счастливым (либо желать стать таковым), притом в добровольно-принудительном порядке. Великие личности не были счастливы, во всяком случае, в той форме, в которой предписано быть счастливыми всем подряд.

Довольство жизнью, конечно, всего лишь своеобразный фетиш, маркер, рекламный трюк. Никакого особого удовольствия в жизни нет и в помине. О сиюминутных гедонистических развлечениях мы здесь речь не ведем. Поэтому счастье продают со всех сторон, именно от того, что самый коммерчески беспроигрышный идеальный ход — это продавать нечто несуществующее, невозможное и при этом обязательное (обязующее) к наличию.

Мало кто признается, что несчастлив, даже сам себе. Просто потому, что это не принято. И только свободный субъект может позволить себе быть несчастливым. Воистину — наука быть счастливым — одна из кошмарнейших тоталитарных практик.

На фоне развернувшейся драмы многие не могут ни читать, ни смотреть кино. Тем не менее, я решила изучить тему травмы на примере российского кинематографа. А именно, сериала Валерии Гай Германики «Обоюдное согласие». Это максимально приближенный к реальности, добротно снятый фильм об изнасиловании школьной учительницы группой местных влиятельных лиц.

Я поймала себя на мысли, что несмотря на то, что фильм снят в 2022-ом году, он этически и эстетически близок к лучшим фильмам 90-х. От «Авария дочь мента», до «Меня зовут Арлекино», «Маленькая Вера» и, пожалуй, «Груз 200». И здесь, и там фигурирует идущее глобальным фоном к неустроенному быту кошмарное насилие. Не имеющее ни внятного смысла, ни причин. Онтологически вписанного в самою русскую матрицу. Разве что быт части населения стал поприличней. А другой, напротив, погрузился в безысходность. И это все те же типажи — пожилые одинокие женщины, менты, гопники, бандиты. Разве что последние стали важными начальниками.

В сериале звучат песни молодой исполнительницы Натальи Трейи:

«Флешбэки в твоей голове,

Закрыты окна замки и веки.

Флешбэки в моей голове,

О самом близком когда-то человеке».

В принципе, вся нынешняя российская действительность — и есть один большой флешбэк из советского прошлого, его утрированный делириозный вариант.

Сама Германика говорит, что ее не столько интересуют социально-политические проблемы, сколько собственные переживания в кино. Травма и сюжет.

Но лично я как политик, да и, пожалуй, как писатель, вижу, насколько явственно проистекают личные драмы из социальных и политических. И сейчас, смотря в обратной перспективе на наше прошлое и на свою жизнь, в том числе, я понимаю скольких проблем можно было бы избежать, если бы мы жили в цивилизованном, а не в социалистическом искореженном мире.