Константин Гаазе: российский авторитаризм стоит на развилке

Анализируя на сайте Московского Центра Карнеги состояние современного российского авторитарного режима, журналист и политолог Константин Гаазе предлагает считать поворотным пунктом в его консолидации 18 марта кризис 2008 года, который привел к оттоку капитала из страны, к необходимости замещения западных кредитов отечественными, к необходимости наращивания господдержки отечественных промышленных кампаний и перекладывания их долгов на баланс отечественной банковской системы. Фундамент экономических и политических механизмов использования внешних рисков для укрепления режима был заложен тогда. Поэтому, когда чиновники радуются падению рубля, речь идет о том, российский авторитаризм научился монетизировать геополитические риски. Экономически, за счет роста рублевого эквивалента экспортной выручки, идущей в бюджет, а политически за счет риторики осажденной крепости и наращиванием государственной помощи отдельным предприятиям и целым отраслям экономики.

Успех авторитарной коалиции базируется таким образом на трех слагаемых: поддержке в обществе, мобилизации государственного аппарата и способности перестраивать реальность таким образом, чтобы это воспринималось элитой и простыми гражданами как модернизация. Примерно то же самой происходило и в случае авторитарных режимов в Аргентине и Бразилии в середине 70-х годов. Два сценария подобных моделей, напоминает автор, описал Гильермо О’Доннелл, по мысли которого достижения для авторитарных режимов в каком-то смысле опаснее неудач. Чем успешнее авторитарный режим, чем крепче узы, связывающие его с коалицией поддержки. Чем гомогеннее элита, тем хуже этот режим адаптирован к будущему, которое создает собственными руками.

Дело в том, что чем больше политик успешно внедряет власть, встречая поддержку, тем сильнее меняется социальный и экономический пейзаж. Режим с какого-то момента различает только свои достижения, а все издержки вмешательств вытесняются из поля видения. Жертвы же этих издержек, напротив, не различают ничего, кроме них, им не видны достижения. То есть в отношения режима и коалиции уже заложен дефект: конфликт между ними и пострадавшими слоями. Слепота же режима к собственным неудачам только увеличивается за счет использования фальсификаций и липовых отчетов, выдающих желаемое за действительное.

Кроме того, чрезвычайные ситуации вроде кемеровской или волоколамской начинают играть против режима: если прежде он получал тем больше поддержки, чем громче кричал о своих победах, то в результате ЧП растущая интенсивность победных рапортов встречает все больший и больший протест и несогласие.

О’Доннелл особо отмечает, что толерантность элиты к репрессиям и нарушениям закона в отношении тех, кто сопротивляется установлению режимом «рая на земле», растет по мере достижения все новых и новых управленческих успехов. Чем успешнее модернизационная диктатура с точки зрения масштаба вмешательства в общественную жизнь, тем терпимее становится элита к насилию по отношению к протестующим. Речь не только о политической оппозиции, но и о притеснениях мигрантов, малых народов, коренного населения, граждан, выселяемых из мест проживания для целей инфраструктурного строительства, и так далее, она и - о росте толерантности правящего класса к репрессиям по отношению к собратьям.

Например, к делу министра Улюкаева, которому правящий класс не оказал практически никакой даже и словесной поддержки. Зато количество версий ареста и посадки министра росло в геометрической прогрессии: элита буквально горела желанием придумать, почему Улюкаев виноват по понятиям, даже если он невиновен по закону. Почти то же самое и с делом братьев Магомедовых, одни только версии вместо поддержки: слишком много попросили у «Транснефти» за пакет акций «Суммы», не поделились «Трансконтейнером», посмели купить билеты в Майами и так далее. Репрессии стали для режима и элиты нормой, особой жестокостью там больше никого не напугаешь, элита ждет репрессий и стремительно научается игнорировать их природу, рационализируя репрессивные акты посредством логики нарушения «понятий».

Наиболее верное объяснение этих процессов можно найти у Асемоглу и Робинсона, утверждающих, что элита выбирает репрессии (не уточняя, какие именно) после достижения критического неравенства, так как издержки демократизации как альтернативы репрессий для элиты неприемлемы. То есть в случае с Россией внутри элиты в отношении тех, кто оказался «на изнанке» успехов российского авторитаризма, репрессии будут только нарастать...

Далее автор переходит к рассмотрению наиболее возможных сценариев дальнейшей эволюции режима. Самый значимый эффект такой политики состоит в том, что успехи российского авторитаризма привели к расколу российской политики на два несвязанных друг с другом региона.

«Первый регион – это политика, возникающая в связи с кристаллизацией тех или иных слоев российского общества, ставших выгодополучателями или, наоборот, жертвами действий властей всех уровней. Это политика последствий модернизации, предпринятой режимом в разных областях экономической и социальной жизни. Волоколамск, «Платон», дольщики, горожане против реновации и так далее – вот первые «партии» этой политики.

Второй регион – это политика внутри и вокруг двора президента Владимира Путина. Это политика сведения счетов, коалиций и усобиц, перераспределения крупнейших активов российской экономики и борьбы за командные высоты в системе управления. Такая политика становится объектом маскировок и умолчаний, сам факт ее наличия постоянно отрицается, но в то же время именно эта политика является для элиты единственной политической реальностью...»

Однако долгое мирное сосуществование этих двух регионов политического невозможно, так как успешный авторитарный режим просто не может прозреть, у него уже нет тех оптических инструментов, которые позволят увидеть собственные несовершенства.

Именно поэтому остается два сценария. Или политика становится публичной, а придворные партии превращаются в партии парламентские, предложив свои услуги общественным группам, пострадавшим от действий или бездействий властей, которые сегодня выходят на площади. Или это же сделает объединенная политическая оппозиция режиму, созданная по знаменитому принципу «движемся порознь, бьем вместе».

По мнению эксперта, первый сценарий маловероятен: вытащить в публичное пространство конфликты, которые внутри двора и элиты уже привыкли решать посадками и репрессиями, очень сложно. Второй сценарий, таким образом, остается единственным нереволюционным сценарием эволюции режима. Сегодня в Кремле полагают, что отсутствие у российской оппозиции агентности, воли бороться за власть – это гигантский плюс для всей системы власти. А квазиполитические коллективные действия граждан – это главный для системы вызов.

«На самом деле все обстоит ровно наоборот. Способность граждан к коллективным действиям – это гарантия того, что режим и завтра сможет возобновить коалицию своей поддержки, ведь полная апатия граждан будет означать и смерть этой модели авторитаризма. А вот отсутствие агентности у оппозиции – это главный вызов для режима. Спустя какое-то время походы на переговоры с толпой станут невозможны, и тогда в толпу, возникшую по поводу того или иного ЧП, придется стрелять. Или дать сложившейся и признаваемой режимом оппозиции возможность говорить от ее имени...»

Полностью здесь