Координатор ВОЗ по мониторингу туберкулеза Кристофер Дай

– Как выглядит Россия в глобальном мониторинге ВОЗ по туберкулезу?

– ВОЗ считает «очень тяжелой» ситуацию в 22 странах. В Европейском регионе находится только одна из них, и это Россия. Из 270 тысяч выявленных в регионе случаев туберкулеза на нее приходится больше всех: 83 тысячи. За ней следуют Казахстан и Румыния (по 26 тысяч). На душу населения заболеваемость в России тоже одна из самых высоких в Европе: 60 случаев на 100 тысяч населения или в пять-шесть раз выше, чем в Западной Европе. Конечно, в Китае, Индии, африканских странах – по 100–200 случаев. Но в России 1980-х годах было 25–30 cлучаев…

– То есть заболеваемость увеличилась в два раза?

– Сейчас ситуация стабилизировалась на уровне 2000–2002 годов. Но это очень высокий уровень. В России не только много туберкулезных больных вообще, но и много трудноизлечимых: с устойчивой к лекарствам формой туберкулеза, в том числе с множественной лекарственной устойчивостью. Много пациентов с дополнительными неблагоприятными факторами: бездомных, заключенных, безработных, алкоголиков, наркоманов. То есть трудных не только в клиническом смысле, но и в социальном. Еще одно осложняющее обстоятельство – соединение туберкулеза с ВИЧ-инфекцией. Эта зависимость растет в некоторых регионах, например, в Санкт-Петербурге.

– Активное противодействие этой напасти требует много денег?

– Россия далеко не в бедственном положении и расходует на профилактику и лечение туберкулеза больше, чем любая другая, выражаясь нашим жаргоном, «тяжелая» страна, кроме, пожалуй, ЮАР. Вопрос в том, как правильно тратить. В России много денег уходит на некоторые меры, которые ВОЗ давно не рекомендует: массовое флюорографическое исследование, госпитализацию. Польза от них есть, но не так много. Мы рекомендовали российским коллегам в дополнение к этим мерам (если они желают их продолжать) обратить внимание на элементарные, базовые. Во-первых, на базовую диагностику, выявление бациллоносителей. В России подавляющее большинство диагнозов ставится на основе флюорографии и клиники, но нужна мощная поддержка бактериологических исследований. Во-вторых, на правильное определение устойчивости к медикаментам. Мы подозреваем, что процент выздоровления в России ниже, чем мог бы быть, как раз из-за такой практики диагностики и лечения. У ВОЗ тесные рабочие контакты с российскими коллегами, но пока нет согласия по путям решения проблемы.

– Почему?

– Туберкулез считают уделом беднейших, а в России очень не любят, чтобы ее сравнивали со слаборазвитыми странами, и полагают, что политика ВОЗ слишком элементарна. В основе это верно, но мы считаем, что и богатые страны должны следовать базовым принципам ВОЗ. Таким высокомерием страдает и Западная Европа. В результате во Франции заболеваемость не сокращается, а в Великобритании даже начала расти. Но там она все же в пять-шесть раз ниже, чем в России.

– С какими странами можно сравнить Россию?

– Самое очевидное сравнение по масштабам – с Китаем. Но китайцы в последние лет десять перенимают лучшие с точки зрения ВОЗ стратегии. Вносят в них что-то свое, но в целом следуют им. К концу 2005 года Китай добился очень высокого процента излечения, а Россия даже не приблизилась к целям ВОЗ на 2005 год (70 % выявления и 85 % успешного излечения. – «НИ»). Думаю, ей есть чему поучиться у Китая.

– Получается, российские коллеги мало прислушиваются к советам ВОЗ?

– Профессионалы старой когорты считают, что с туберкулезом надо бороться так же, как они делали всегда. У молодых более сбалансированная позиция. В последние годы были очень хорошие проекты в некоторых регионах. Но это надо делать на национальном уровне.