Фигурист Стефан Ламбьель

– Стефан, давайте вернемся на несколько дней назад. Утро перед произвольной программой. Вы узнаете, что Евгений Плющенко снялся с соревнований из-за травмы. Можете передать свои ощущения в тот момент?

– С трудом, но попробую. Пустота. Я остался один. Дело в том, что мне нужен настоящий соперник. Такой, как Плющенко. Он для меня кумир. Если бы выступал Евгений, я бы откатался намного лучше. А с Брайаном Жубером соревноваться уже не так интересно. Не могу сказать, что я выступил совсем уж неудачно – все-таки два четверных прыжка я исполнил. Но психологически мне было невероятно трудно.

– Во время кульминации мужского турнира зал был практически забит до отказа. Сами понимаете, что зрители страстно желали стать чемпионом совсем не вам…

– Да, и это еще один фактор, который сильно меня беспокоил. Когда объявили о том, что Плющенко снялся, я так же, как и вы, услышал возмущенный гул. И жутко испугался, что после этого люди освистают и меня. Но потом увидел в руках у какого-то болельщика русский флаг с надписью Viva Lambiel. И понял, что могу понравиться публике. Мне кажется, у меня это получилось – зрители приняли мое выступление.

– Год назад на чемпионате мира в Дортмунде вы откатались не хуже, чем бронзовый медалист Штефан Линдеманн или даже серебряный – Жубер. Но на пьедестал не попали, что многие сочли большой ошибкой. Вам не кажется, что московская победа – в некотором роде компенсация за ту несправедливость?

– Наверное, так оно и есть. В мире фигурного катания все взаимосвязано. Хорошо, что я в Дортмунде стал четвертым, а не третьим. А то сидел бы здесь с серебром, а не с золотом…

– Если исходить из этой логики, не боитесь, что на Олимпиаде судьи отнесутся к вам как к человеку, уже получившему свой подарок?

– А чего бояться-то – что будет, то будет. В любом случае до Игр мне предстоит провести огромную работу. К примеру, улучшить тройной аксель, с которым я не справился здесь, в Москве. Еще быстрее вращаться. А ехать на Олимпиаду мне все-таки будет приятнее в звании чемпиона мира, чем без него.

– Кстати, насчет вращений. В мире Швейцария знаменита своими часами, сыром и шоколадом, а среди фанатов фигурного катания – феноменальными мастерами вращений на льду. Достаточно назвать такие имена, как Дениз Бильман, Люсинда Ру или, не сочтите за лесть, Стефан Ламбьель. Как это у вас так получается?

– А вы не догадываетесь? Объедимся лучшего в мире шоколада и давай вращаться… Если серьезно, то все дело, конечно, в работе. По крайней мере у меня. Не могу сказать, что мои вращения – дар свыше. Я им научился. И вообще посмотрите на «бильман» Ирины Слуцкой – она прекрасно научилась его делать. Значит, ничего невозможного здесь нет.

– Три года назад на чемпионате Европы в Лозанне вы стали главным открытием турнира именно благодаря вращениям. Но «знающие люди» сказали – без прыжков не быть парню чемпионом. Прыгать научились вы очень быстро – уже через два года. Не хотите кому-нибудь за это сказать спасибо?

– Хочу, и сами знаете кому (улыбается). Алексей Мишин, безусловно, мне очень помог. Заставил по-новому взглянуть на тренировки. Без помощи Мишина, конечно, мне бы не удалось так быстро подняться на вершину, но хочу заметить, что я и сам очень много работал. И мой постоянный тренер – Петер Грюттер – помог мне не меньше.

– В чем же конкретно состояла помощь Мишина? Техника или психология? Одевал ли он вас в свой знаменитый «жилет»?

– Нет, с Профессором я занимался без специальных приспособлений, которые, кстати, есть и у Грюттера. Мишин наносил «точечные удары» – сразу говорил, что я делаю не так, какие компоненты нужно исправить. У него фантастическое умение мгновенно видеть ошибки – мало у кого оно есть. Я доверял ему, как самому себе.

– Начало сезона выдалось для вас таким трудным – хоть караул кричи. Вы получили травму, рискнули сделать операцию, уходили от тренера и снова к нему возвращались…

– Насчет операции – у меня не было выбора. Я порвал мениск и кататься просто не мог. Поэтому пришлось оперировать. Потом поставил себе неудачную программу – под саундтрек из фильма «Шоу Трумана». Докатился до того, что сам стал чувствовать себя как герой этой картины. Пытался что-то поменять – ушел от тренера, но затем понял, что сделал ошибку и вернулся назад. К счастью, Грюттер согласился снова со мной работать. Мое настроение поменялось, и я решил сделать новую программу – под музыку из «Короля Артура». Она подходит мне намного больше.

– А как вообще попали в фигурное катание? В Швейцарии это все-таки не самый популярный вид спорта…

– Благодаря своей сестре. Она старше меня на три года. В детстве она занималась фигурным катанием, и однажды я сказал маме, что хочу делать то же самое. Мама, правда, вначале не согласилась – она видела меня великим хоккеистом, а не фигуристом. В ее представлении фигурное катание – вид спорта для девочек. Но я, как только надел «фигурки», понял, что никаким хоккеистом не буду. Обожаю творить, создавать спектакли, поэтому фигурное катание – мой вид спорта. И чемпионом мира я мечтал стать с детства. Много раз представлял себе, как с золотой медалью кланяюсь публике.

– Почему же тогда не выбрали балет? Там тоже есть и спектакли, и публика, и при этом не надо больно падать на лед.

– Падать на лед – не так и плохо. Это в некотором смысле освежает. А вообще, конечно, балет – это тоже здорово. Там тоже есть чувство полета, но на льду оно куда острее. Кстати, я побывал на экскурсии в Большом театре и сфотографировался с балеринами. Очень там понравилось.

– Необычная хореография – отличительная черта всех без исключения ваших программ. И, главное, ваши интерпретации всегда гармоничны. Откуда это у вас?

– Я просто слушаю музыку и потом ее дополняю. Например, моя первая яркая программа – под музыку Cirque du Soleil («Цирк Солнца». – «НИ») – была насыщена южными мотивами. Говорят, мне удалось их хорошо передать. Наверное, благодаря тому, что у меня мама португалка.

– О, так вы, наверное, болеете за сборную этой страны?

– По футболу – безусловно (смеется). Так вот, возвращаясь к хореографии, хочу сказать, что ее основа – сама жизнь. Я вдохновляюсь тем, что вижу каждый день вокруг себя. А затем, как настоящий художник, беру холст, краски и создаю на льду картину...

– У каждого художника есть Муза. А ваша Муза – не та ли фигуристка, с которой вы постоянно проводите время, яростно за нее болеете, кричите и размахиваете итальянским флагом?

– Ваш намек понятен (улыбается). Да, Каролина Костнер – моя муза. Она – мой жизненный ориентир. Но на мое творчество, кроме Каролины, влияют и друзья, и семья, и, как я уже сказал, все, что я вижу вокруг.

– Значит, сообщения швейцарской прессы о том, что в вашей личной жизни произошли кардинальные изменения, беспочвенны?

– Каролина была и остается моим лучшим другом. А насчет личной жизни – все-таки она потому и называется личной, что касается только меня.