Posted 30 октября 2014,, 21:00
Published 30 октября 2014,, 21:00
Modified 8 марта, 04:15
Updated 8 марта, 04:15
Формула нелюбви
«После молебна войско и народ двинулись в Кремль, и здесь печаль сменила радость, когда увидели, в каком положении озлобленные иноверцы оставили церкви: везде нечистота, образа рассечены, глаза вывернуты, престолы ободраны; в чанах приготовлена страшная пища – человеческие трупы!» В этой цитате из «Истории России с древнейших времен» Сергея Соловьева кроется горькая формула извечного польско-русского антагонизма.
«Восстань, великий муж, Пожарский»
В 1612 году закончилась двухлетняя польская оккупация Кремля. 1 ноября (22 октября по Юлианскому календарю) ополченцы, ведомые купцом Кузьмой Мининым и воеводой Дмитрием Пожарским, вступили в Москву и штурмом взяли Китай-город. А 7 ноября капитулировал польский гарнизон в Кремле.
4 ноября мы отмечаем День народного единства и согласия – как день избавления России и ее столицы от интервентов и в равной степени как день иконы Казанской Божией Матери. Этот государственный праздник учредил в 1649 году царь Алексей Михайлович, у которого 1 ноября родился первенец. Из-за разницы между Юлианским и Григорианским календарями и смещения дат сегодня это – именно 4 ноября.
Но речь не столько о датах. Она о столкновении двух миров, двух духовно-нравственных общностей. Она о враждебном образе «польского захватчика», который находим у поэта Михаила Хераскова, у композитора Михаила Глинки, у Достоевского. В 1794 году Гаврила Державин в своей оде по случаю завоевания польской столицы призывал дух князя Пожарского восстать из могилы и посмотреть на подавление победоносной Россией «строптивой Польши». Тогдашняя резня Праги – правобережного района Варшавы – считалась справедливым возмездием. Пушкин писал: «И вы, бывало, пировали / Кремля позор и царский плен, / И мы о камни падших стен / Младенцев Праги избивали».
В 1941-м Сталин в беседе с премьером польского правительства в эмиграции генералом Сикорским напомнил ему об оккупации поляками Кремля. Ссылаясь на события 1610–1612 годов, Александр Солженицын считал равным польско-российский итог по обмену злодействами. Тогда как поляки добавляли к нему разделы их страны, политику насильственной русификации, пакт Гитлера–Сталина, массовые убийства в Катыни и советизацию Польши после 1945 года.
«Впустили иноземцев ночью»
Вернемся в эпоху Смуты. Со смертью в 1598 году царя Федора I Иоанновича пресеклась московская (царская) линия Рюриковичей. Государство оказалось «ничьим», земля пришла в брожение. Еще ранее ужесточилось противостояние между боярами и царской властью: первые стремились сохранить традиционные привилегии и политическое влияние, вторая – ограничить таковые. Старый уклад жизни был расшатан опричниной Ивана Грозного, уважение к закону – подорвано. Ситуацию катастрофически усугубили тяжелый неурожай и голод 1601–1603 годов, разорившие тысячи хозяйств.
В это же время польско-литовская аристократическая республика, Речь Посполита, простиравшаяся от Балтики до Украины, находилась в зените могущества. Граница между ней и русским государством пролегала далеко на востоке, под Смоленском. Король Сигизмунд III, князь из шведского дома Васа, был сверхамбициозным правителем. На русском его полный титул звучал так: «Божею ласкою король Польский, Великий князь Литовский, Русский, Прусский, Мазовецкий, Жмудский, Ливонский, а также наследный король Шведов, Готов и Венедов». Воспитанный иезуитами в духе воинствующего католицизма, этот монарх главной своей задачей поставил упрочение на родине католицизма, а во внешней политике – борьбу с православной Московией и протестантской Швецией, в которых он видел врагов Веры Христовой.
Сигизмунд III стремился ограничить права сеймов, преобразовать прежние должности в зависимые от короля чины. Он столкнулся с фрондой мелкопоместного дворянства – массой шляхтичей с саблей, кусочком земли и скромным доходом. Это был авантюрный и бесполезный в стране элемент. Шанс избавиться от этой «банды» и одновременно использовать в своих целях королю представился в 1609 году: в феврале царь Василий IV Шуйский заключил союз со Швецией, что дало повод Сигизмунду открыто выступить против Москвы.
Осенью 1609 года 12-тысячное польское войско при поддержке 10 тысяч украинских казаков осадило Смоленск. Его костяк составляли как раз те самые шляхтичи, рубаки всех мастей, рассчитывавшие на богатые трофеи. Собственно, их личные планы почти не пересекались с планами Сигизмунда III. Поехать и пограбить – это можно, но проливать свою кровь за новые земли – это слишком. Шляхта была убеждена в том, что проигранная война – несчастье, но выигранная – еще хуже, поскольку возвеличивает короля.
Смоленск, самая мощная русская крепость, продержался до ночи 3 июня 1612 года. Город пал после пятого по счету штурма. Ранее, в июле 1610-го, у села Клушино польский гетман Станислав Жолкевский с 12-тысячным отрядом одержал эффектную победу над русско-шведской группировкой численностью 48 тысяч человек, спешившей на помощь Смоленску. Тем самым он открыл путь на Москву и поспособствовал свержению Василия Шуйского.
К Москве подступило два войска – Жолкевского и Лжедмитрия II из Калуги. Поляки предлагали возвести на московский престол сына Сигизмунда – Владислава. Страшась Лжедмитрия, местная знать приняла эту кандидатуру. Сам Владислав, желавший стать самостоятельным монархом, был не против.
«Бояре утверждали, – пишет Соловьев, – что введение польских войск в Москву необходимо: иначе чернь предаст ее Лжедмитрию... Патриарх уступил боярам, уступил и народ. Салтыков, Шереметев, Андрей Голицын, дьяк Грамотин попеременно разъезжали среди толпы, выговаривали за мятеж, приказывали не замышлять нового, народ утих... Ночью с 20 на 21 сентября поляки тихо вступили в Москву, поместились в Кремле, Китае и Белом городе, заняли монастырь Новодевичий, заняли Можайск, Борисов, Верею для безопасности сообщений своих с королем».
У Николая Карамзина читаем: «Впустили иноземцев ночью; велели им свернуть знамена, идти безмолвно в тишине пустых улиц, и жители на рассвете увидели себя как бы пленниками между воинами Королевскими...»
«Половине сдавшихся сохранили жизнь»
Взорам поляков предстал большой, богатый и, судя по дневникам, варварский город. Среди прочего, их удивило маргинальное положение женщин и различные проявления набожности. Польская элита считала, что Россия не принадлежит Европе, а православных не относила к христианам. Эти новые конкистадоры сеяли ужас и смерть: «Не токмо бояр, мужиков и девиц секли, но даже младенцев у материнской груди надвое рассекали». «Наши, – писал офицер Самуил Маскевич, – вели себя вызывающе, и если им нравилась какая-то женщина или дочь – даже в боярских семьях, то они брали их силой».
«Оккупация Кремля навредила мнению о поляках среди русских, – отмечает профессор Института истории Польской академии наук Януш Тазбир. – Вторгнувшись в Россию, мы нарушили перемирие (заключенное в 1599-м с Сигизмундом III Борисом Годуновым. – «НИ»). Так что внешняя политика королевского двора не была школой добродетели. На отношения между народами эти события повлияли плохо, углубив враждебность и стереотипы. Зародилась ксенофобия. Поляк с той поры становится насильником, грабителем, а русский – варваром».
Но с другой стороны, указывает историк, в середине XVII века в Москве появились польские ремесленники, писатели и священнослужители: «Это была нормальная трудовая миграция – о чем в Польше мало говорят. Какое-то время при российском дворе польский язык играл такую же роль, как французский среди польской элиты. В Речи Посполитой XVII века печаталось кириллицей больше книг, чем в России. А когда на границе эти книги изымали, то их сжигали. Утверждалось, что хотя они и распространяют православную веру, но в действительности заражены «латынской ересью».
Принципиальная разница между поляками и русскими, добавляет Тазбир, состоит в том, что у первых политическая вольность всегда считалась гражданской добродетелью, у вторых же – преступлением и анархией: «Не так уж странно, что обладавшие золотой шляхетской вольностью поляки не испытывали особых симпатий к народу, который терпел ярмо деспотизма».
Как бы то ни было, в 1610–1612 годах Московскому государству грозила если не гибель, то превращение в вассальную провинцию. Смоленск был захвачен, в столице стоял польский гарнизон. По стране свободно рыскали иноземные и местные шайки, терроризировавшие население. Вместе с тем поляки, ослабленные долгой войной со шведами и осадой Смоленска, не могли всерьез приступить к завоеванию восточных земель. А в августе 1612-го, когда ополченцы Минина и Пожарского подошли к Москве и замкнули кольцо вокруг Кремля, фортуна окончательно отвернулась от Сигизмунда III. В решающей битве польско-литовское войско гетмана Ходкевича, стремившегося вызволить своих, было разбито.
Следующие два месяца обернулись кошмаром для запертых в Кремле людей. Дело дошло до каннибализма. Хорунжий Юзеф Будзило записал, что «когда уж травы, корешков, мышей, собак, кошек, падали не стало, они и узников съели, и трупы, из земли выкопанные». Доведенные до отчаяния голодом остатки гарнизона капитулировали. Половине сдавшихся сохранили жизнь, прочих зарубили казаки...
Последним крупным событием русско-польской войны стал поход к Москве осенью 1618 года войска во главе с королевичем Владиславом: 10 тысяч поляков, 20 тысяч запорожцев гетмана Сагайдачного. Предпринятый в ночь на 1 октября штурм города был отбит с тяжелыми потерями для нападавших. И польское руководство рассталось с идеей добиваться московского престола силой оружия. 1 декабря 1618 года в селе Деулино под Троице-Сергиевым монастырем стороны заключили Деулинское перемирие сроком на 14 с половиной лет.
Если же говорить о «народном единстве», то логичнее было бы отмечать такой праздник 21 февраля – в годовщину созыва Земского собора 1613 года. Именно на этом соборе представители разных сословий – от бояр до крестьян – выбрали на царствие 16-летнего Михаила Романова. Это и положило конец Смуте.