Политолог Дмитрий Орешкин

– Российские лидеры, рассуждая о постсоветской интеграции, делают упор на экономику: развивать предлагается не СНГ и не ОДКБ, а ЕврАзЭС. Почему?

– Это называется переходом от геополитики к геоэкономике. Геополитика – наука старая, XIX века. Она оперирует понятием территории: чем больше площадь, тем страна богаче и сильнее. Из территорий изымались природные ресурсы и рекруты, чтобы захватывать новые территории. Содержать эти новые земли стоило недорого, население жило натуральным хозяйством. В современном мире все иначе: природные ресурсы извлекаются частными корпорациями, а территории требуют все больше государственных инвестиций для развития. Не только денежных, но и иных форм капитала. Человеческого прежде всего. Британии, чтобы поддерживать мир и порядок в колониях Индостанского полуострова на фоне растущего населения и религиозных конфликтов, необходимо было содержать за морем целую армию. Нести потери, восполнять, платить, строить инфраструктуру… А ради чего? Все, что в Индостане производится, проще купить за крепкую английскую валюту, чем постоянно тащить на горбу весь огромный полуостров с его нарастающим клубком проблем. Классический «колониализм площадей» кончился, геополитика пространств сменяется геополитикой потоков: нет смысла контролировать всю территорию, достаточно контролировать месторождение и нитку, по которой идет нефть. Причем не обязательно силой.

– Но всего четыре года назад мы «отвоевали» у Грузии две республики, чему очень радовались.

– Идея «геополитики площадей» в головах бывших советских людей живет и побеждает. К тому же есть очевидные интересы силовиков, которые кормятся на этом мифе и его подогревают. Большинство сограждан мучительно переживают, что мы, мол, утратили контроль и над тем, и над этим. Когда шла война с Грузией, рейтинг Путина и Медведева подскочил выше 80%: у людей создалось ощущение, что прирастает державная мощь. Откусили два куска земли у скверного парня Саакашвили, это так приятно! Хотя на самом деле мы получили новую черную дыру в бюджете, в которую приходится ежегодно вкладывать от 10 до 20 миллиардов рублей только в виде госбюджета Южной Осетии. Плюс плата за поддержание и функционирование военной базы, личного состава. Что кроме чувства глубокого удовлетворения мы там приобрели? Безопасность? Едва ли. Зато получили в нагрузку несколько тысяч молодых безработных, вынужденных ехать в Центральную Россию в поисках пропитания. Нет ощущения, что наши патриоты-геополитики так сильно им здесь рады.

– Но в этом же есть плюсы политические?

– Стратегические выигрыши неочевидны. Нам рассказывают, что мы не дали Грузии вступить в НАТО. Ну и что? Соседняя Турция давно в НАТО, и в случае стратегического конфликта лишних полторы-две минуты подлетного времени никакой защиты не гарантируют. Геостратеги жалеют, что не удалось проложить сухопутный коридор через территорию Грузии до союзной Армении, чтобы держать под контролем Карабах и в нужный момент подогревать конфликт и чтобы притормозить строительство альтернативных трубопроводов через Закавказье. Так что, с их точки зрения, дело подвисло незавершенным... Какие политические плюсы, если независимость двух новых республик не признана даже Белоруссией?

– Власти осознали, что теперь дергать надо за экономические «нитки»?

– Видимо, да. И это правильно. Чтобы не зависеть от транзитных прихотей Украины и Белоруссии, строятся две обходные ветки – Северный и Южный потоки. Теперь, наоборот, Россия получила инструмент экономического давления на транзитные страны: если они ведут себя плохо, мы газ качаем через «Северный поток» и лишаем их транзитных прибылей. Мир устроен жестко. Особенно у нас в Евразии.

– Это ведь не способствует интеграции – отношения между Россией и Украиной получаются напряженными.

– У Тютчева есть стихотворение, где он концепции Бисмарка противопоставляет концепцию панславизма: «Единство, – возгласил оратор наших дней, – быть может спаяно железом лишь и кровью... Но мы попробуем спаять его любовью, а там увидим, что прочней». Вот пришло время увидеть, что прочней. Славянская общность – льстящий нашему самолюбию, но миф. Чехи – славяне, словаки – славяне. Поляки, хорваты, словенцы, сербы, украинцы, белорусы. У всех свои национальные государства со своими противоречивыми интересами. То же самое с православным единством. Греки и болгары – православные, но при этом члены НАТО. Молдавия, Грузия тоже принадлежат к православной культуре. Теоретически мы друг к другу тяготеем и дружим. Как бы.

– Социокультурная общность не в состоянии сблизить страны?

– Это разные уровни взаимодействия. Государства и их лидеры обязаны думать прежде всего о себе и о своих интересах. Восточная Украина, испытывая естественную тягу к русскому языку и православной культуре (потому что это ее язык и культура), совершенно при этом не жаждет растворять свою суверенную государственность в российской. Да, им не нравится языковая политика «демократов-западенцев», и поэтому они поддерживают Януковича, но терять свое государство они тоже ничуть не намерены. Это общемировая тенденция: с тех пор как размер территории перестал быть гарантией безопасности, количество малых суверенных государств постоянно растет. После Венского конгресса в 1815 году в Европе было всего полтора десятка государств, а всю европейскую политику определяли пять из них: Австрия, Британия, Пруссия, Россия, Франция. Через столетие, после Первой мировой войны, число европейских государств удвоилось. Еще через сто лет, сегодня, в Европе уже 50 государств. Гиганты дробятся; противоположные случаи можно считать исключением – объединение ФРГ и ГДР. Скорее можно говорить о наднациональном объединении вроде Европейского союза, обусловленном экономическими резонами при сохранении суверенитета. Белорусы тоже ценят свое государство и вовсе не горят желанием растворяться в России. Хотя Лукашенко любит порассуждать о вековом братстве, на самом деле он это делает, только когда деньги кончаются. Если красивые слова оставить в стороне, то как раз он с его амбициями и властолюбием и есть одно из главных препятствий к объединению. Путин, потратив десять лет на попытки восстановить «славянскую общность», окончательно убедился, что с Лукашенко надо говорить с позиции силы. Поэтому Москва в отношениях с Минском перенесла центр тяжести на экономические рычаги и держит соседа на коротком поводке, который называется «ресурсы».

– И насколько сырьевые способы контроля эффективны?

– Лучше, чем словесные. Лукашенко неутомимо «кидает» братскую Россию уже в рамках Единого таможенного пространства. По договоренностям он беспошлинно получает нефть, но при перепродаже продуктов ее переработки в Европу должен платить пошлину на общей границе и отдавать ее в бюджет страны-производителя, то есть в Москву. Хитрость в том, что такая мелочь, как растворители, пошлиной не облагается. Поэтому за последний год экспорт «растворителей» из Беларуси в Европу вырос на много порядков. И Россия, перестав наконец стесняться, предъявила ему счет. Несложно догадаться, что он в ответ споет нам душещипательный романс о героической обороне наших общих рубежей от натовской агрессии. С понятной калькуляцией в последнем куплете: за оборону надо платить.

– Зато Белоруссия развивает нефтеперерабатывающую промышленность.

– Нефтеперерабатывающая промышленность – вещь выгодная, но Европе не нужно столько растворителей. Европе нужен бензин или сырая нефть. Лукашенко раньше был в более выгодном положении: он дешево покупал нефть в России, часть перерабатывал, а часть прямиком гнал в Европу – уже по тамошней цене. Маржу, естественно, оставлял себе. Кому это понравится? Россия прекрасно понимает, с кем имеет дело: за три прошедших квартала 2012 года Белоруссии давали по пять миллионов тонн нефти, а в четвертом – только четыре. Сигнал очевиден.

– То есть постсоветская экономическая интеграция, по большому счету, не так уж и выгодна?

– Почему? Кооперация – это всегда выгодно. Москва предоставляет Белоруссии огромный рынок сбыта: тракторы, «БелАЗы», холодильники, обувь... Все недорогое, но не слишком качественное. В Европу с таким добром не очень-то пробьешься. Поэтому Лукашенко очень активно ищет дополнительные альтернативные рынки сбыта, чтобы не зависеть целиком от Москвы. Москва для него такая же внешняя среда, как Евросоюз, и он между этими факторами внешней среды умело балансирует. Знает, что Москве полезно иной раз рассказать про братство, а Европе, наоборот, про агрессивные устремления Кремля, от которых Белоруссия ее как бы защищает. Поэтому он не признает независимости Южной Осетии и Абхазии, чего так хочет Кремль, но не хочет Европа.

– Постсоветская интеграция – единственный способ расширить рынки?

– Конечно, в Европу не очень-то протолкнешься с тракторами «Беларусь» или украинской сталью – там очень жесткая конкуренция, приходится демпинговать и ходить под угрозой санкций. Но есть еще, как раньше выражались, «третий мир». Уго Чавесу Лукашенко может кое-что поставить, и тот купит его товар из политических соображений. Как покупал у России «Жигули». В Африку, в Азию. Там неплохо идет оружие – еще советское, которое продается через Белоруссию. Гурбангулы Бердымухаммедов тоже от России систематически отворачивается, потому что ему выгоднее напрямую продавать газ в Китай, в Иран и через «Набукко» в Западную Европу. Это выгодно, потому что Россия, пользуясь тем, что у Туркмении нет выхода на другие рынки, старается забрать туркменский газ подешевле, а продать подороже. Казахстан тоже заинтересован в альтернативных выходах в Китай, в Европу, в Иран. Так что конкуренты есть, и Москва волей-неволей вступает в конкуренцию с прочими участниками мирового сырьевого рынка. Она должна предлагать что-то более выгодное и заманчивое: иначе потоки сырья и денег потекут в обход ее территории. Нельзя заставить страну СНГ продавать газ в Москву за три копейки. Но можно выставить цену чуть дешевле, обязательно давая что-то взамен.

– Что, например?

– Раньше делался вид, что мы их защищаем от внешнего врага. Сейчас это не работает, потому что Туркмении никто всерьез не угрожает. Угрожают Армении, но у нее ресурсов, к сожалению, нет. Более того, конфликт в Нагорном Карабахе был России выгоден, потому что позволял сдерживать развитие альтернативных трубопроводных проектов в Закавказье. Скажем, из Азербайджана тащить ветку через Турцию и дальше к Западной Европе трудно, потому что по дороге стоят российские силовики. Правда, обходные пути все равно есть – через Иран, например.

– В какой мере Россия сильный конкурент Китаю или Ирану?

– У нее есть базовые преимущества. Во-первых, старая инфраструктура: почти все железные дороги и нефтепроводы из Средней Азии ведут на север. На юг оттуда выйти трудно, надо преодолевать горные хребты. Тем не менее местные власти активно вкладываются в строительство альтернативных трубопроводов. Во-вторых, культурные связи, язык. В-третьих, у России значительно более высокий порог качества жизни. Боюсь, читатели вряд ли со мной согласятся, но в Россию с точки зрения рабочей силы из Средней Азии есть смысл ехать на заработки, а в Китай или в Иран – нет. Иран к тому же под режимом санкций. Денег у него нет и долго еще не будет. Китай тоже понемногу сползает в долгосрочный кризис, хотя внешне это не очень еще заметно. Так что у нас хорошие базовые позиции. Но есть и недостатки. Освободившиеся страны часто испытывают привычное недоверие к России: слишком часто она играла роль старшего брата. А они хотят быть на равных. Хотя бы на словах.

– Советское экономическое единство было прочным?

– Да, но экономически оно становилось все более контрпродуктивным. Отсутствовал объединяющий мотив прибыли. Это как питание по карточкам: у тебя, допустим, есть сто рублей, но карточка позволяет тебе купить хлеб только на два рубля. Зачем было зарабатывать остальные 98? В СССР сталелитейный завод в виде платы за свою продукцию получал «безналичные» деревянные рубли в виде записей в ведомостях. За которые он не мог ничего себе купить для собственного развития. Только если ему в дополнение к «безналу» выпишут еще так называемые «фонды» – аналог потребительских карточек. «Фонды» всегда были в остром дефиците, их давали в основном оборонным предприятиям, потому что оборонка была приоритетом. «Фонды» на цемент, на кирпич, на дерево, краски, даже на сырье… Трагедия в том, что «фонды» невозможно было заработать – это был инструмент чисто политического определения приоритетов. Хоть расшибись, повышая производительность труда и эффективность, «безнал» тебе выпишут, премию и грамоту дадут, но «фондов» для покупки чего-то необходимого для расширения производства или для улучшения жизни сотрудников получить не позволят. Дадут другим, которые, может, работают хуже, но зато в нужном партии и правительству приоритетном направлении.

– И что получилось?

– Что нет смысла уродоваться ради накопления пустых цифр в безналичной ведомости. Отсюда постоянный дефицит, «долгострой», топтание на месте. «Единый общенародный хозяйственный комплекс» – это ведь тоже своего рода миф. Каждое предприятие в производственной цепочке выполняло свой норматив, потому что директор боялся потерять партбилет. Но экономического стимула не было – потому что не было реального, твердого и конвертируемого рубля, который есть смысл зарабатывать, потому что на него можно что-то купить. Купить было нечего. Была работа от гудка до гудка, как в колхозе за пустые трудодни. Как только «железный занавес» проржавел, директора сразу смекнули, что заводу выгоднее продавать свою сталь прямиком на Запад. Пусть дешево, но за нормальную валюту.

– Сейчас «железного занавеса» нет и есть конкуренты. Как нам теперь выстраивать экономическую стратегию?

– Путинская геоэкономическая стратегия слаба слишком сильной зависимостью от сырья. Это неплохо, пока высокая цена на нефть и газ. Но благодаря технологическим прорывам появляются альтернативная энергетика и альтернативное сырье. Сланцевый газ, сланцевая нефть. Вместе с ними – нарастающая угроза, что Россия окажется опутана трубопроводами, которые утратили смысл. Глобальные цены могут пойти вниз: в Штатах уже добывают газ в три раза дешевле, чем у нас. Его учатся добывать и на Украине. Китай вводит технологию производства газа из угля. Норвегия поставляет газ примерно по той же цене, что и мы.

– Строить внешнюю экономику на сырье неверно?

– Мы бы и рады на чем-то другом, да не на чем. Не на автомобилях «Лада» же. Кстати, эта же проблема у Лукашенко. Публично он говорит о развитии секторов высокой переработки, об IT-кластерах, а в реальных экономических указаниях требует максимально расширить добычу и поставку на экспорт именно сырья. Калийных солей прежде всего. С продукцией высоких уровней переработки у нас одинаково плохо.