Posted 29 сентября 2004,, 20:00

Published 29 сентября 2004,, 20:00

Modified 8 марта, 09:46

Updated 8 марта, 09:46

Лента памяти

Лента памяти

29 сентября 2004, 20:00
На сцене Театра оперы и балета Петербургской консерватории – премьера Театра балета Бориса Эйфмана «Мусагет». Он посвящен культовому образу – Джорджу Баланчину, великому балетмейстеру ХХ столетия.

Борис Эйфман – из тех, кто покушается на святое. Пуанты и классические па он стыкует с угловатой пластикой модерна, с бытовым жестом. Он помнит, что на свете существуют кино и драматический театр.

К фигуре Джорджа Баланчина Эйфман присматривается давно. Как к великому предшественнику, который пробивал ту же дорогу – искал новый язык хореографии. Даже поставил балет-мюзикл «Кто есть кто», окончательно разозлив ортодоксов, не понявших и не принявших почтительного поклона раннему Баланчину, заключенному в «бродвейскую» раму. Баланчин не первый, с кем сверяет свой курс Эйфман. Страдающий, одинокий, мятежный художник – будь то Чайковский или Мольер, – для него родственная душа и постоянный персонаж.

В прологе «Мусагета» мы видим больного, несчастного, прикованного к инвалидному креслу балетмейстера. Что может быть трагичнее, чем обездвиженный гений танца?! Но звучит музыка, и герой постепенно выбирается из оцепенения. Сначала оживают руки, которые рвутся вверх… А потом мы видим в просвете чуть приподнявшегося занавеса полоску горизонта: девять пар пуантов. Лента памяти прокручивает главные впечатления жизни, ножки балерин мелькают, повторяя вечные движения экзерсиса.

На этом, собственно, и строится новый спектакль Бориса Эйфмана: Баланчин вспоминает о своих триумфах и поражениях. Оттолкнув инвалидное кресло, хореограф устремляется туда, где прошла его жизнь, – в балетный класс и на сцену. Все начинается с «белого балета», с классики. Звучит музыка Баха. Ее гармонии, кажется, может соответствовать только симметрия линий и синхронность отточенных движений. Однако вскоре хореограф ломает мизансцену, пластический рисунок усложняется, строй балерин рассыпается на синкопированные группы. При этом гармония не исчезает, танец верен законам музыки. Бах задает идеальную форму.

Недаром в финале «белый балет» на несколько мгновений превращается в негатив – черные фигурки балерин становятся нотными значками на фоне разорванных рукописей. Они танцуют музыку. Они сами – музыка.

Еще перед американской премьерой, состоявшейся в июне на сцене New York City Ballet, в дни празднования 100-летия Джорджа Баланчина, Борис Эйфман подчеркивал, что ставит не биографический балет. И все же опирается драматургия спектакля на мир баланчинских образов. Название «Мусагет» – предводитель муз – это не только напоминание о знаменитой работе Баланчина «Аполлон Мусагет». Главный герой (Альберт Галичанин) ищет вдохновения в любимых женщинах. Три его грации в программке названы Кошка, Бутон и Фаррелл. В первой угадывается дягилевская танцовщица Вера Зорина, для которой хореограф сочинил свой блистательный балет «Кошка». Словно лиана, опутывает она героя, обвивает его в сложнейших поддержках, завораживает кошачьей пластикой. Эту партию танцует Вера Арбузова, чья Кошка больше похожа на ласковую пантеру, обаятельную и коварную одновременно. Под именем Бутон знатоки обнаружат Танквил Леклерк. Для Баланчина это – Галатея, которую надо поставить на ноги, научить ходить и танцевать. Кажется, что художник обрел свою подлинную музу – нежную, светлую, возвышенную (Наталья Поворознюк). Однако и эта идиллия обрывается. Кукла ломается… Наконец, из недр кордебалета, словно жемчужина из моря, рождается третья муза. Сьюзен Фаррелл – прима театра Баланчина. Для нее он сочинил «Бриллианты» в балете «Драгоценности». Эта роль доверена двадцатилетней Марии Абашовой, для которой прошлый сезон стал дебютным. Однако на робкую дебютантку ее Фаррелл не похожа. Для Баланчина союз с ней – это творческая зрелость, пик карьеры. Это не просто любовный дуэт, это образ творческого акта.

В творчестве художник и муза идут навстречу друг другу, зажигаются друг от друга, но в жизни их взгляды устремлены в разные стороны. И опять мастер один, балетный станок под ним подламывается, но, даже поверженный, Баланчин прикован к нему. Станок для него – и опора, и крест. Распятый на этом кресте, герой умирает. Но финал «Мусагета» лишен мрачности. На сцене вновь «белый балет». Пройдя с Баланчиным (и с Эйфманом) путь из XIX века в XXI, он предстает в полном блеске.

"