О пользе простых радостей

Разумеется, это далеко не все – хотя, они-то и есть главные слагаемые, минимальный набор, соответствующий бесплатной инструкции под наименованием «Счастье»…

Утром, когда низкое питерское небо ищет какой-нибудь шпиль, на который можно уложить набухшее дождем брюхо, надо успеть разлепить глаза, пока не проснулись раздраженные домочадцы. Чаю лучше не пить, жидкость в больших количествах не приветствуется, а вот вычистить зубы до лоснящегося блеска, сбрызнуть измятую сном физиономию ладожской водой с примесью хлорки (точнее, хлоркой с примесью ладожской воды) очень даже рекомендовано. Потом, не включая свет, и, стараясь не сильно топать, накинуть задубелую штормовку, которую в последний раз надевал еще в прошлом году, выезжая на шашлыки, натянуть кроссовки и выскользнуть в недовольно поскрипывающую дверь (интересно, что думают несвоевременно разбуженные двери, выпуская в серую, утреннюю мякоть очередного бодрячка – нет, лучше не знать, дверные тайны нам ни к чему, своих хватает!).

Утренние питерские улицы с обрывками тьмы, рассыпанной по углам, напоминают использованные бинты – они шелестят под ногами, скользкая марля отсыревших тротуаров липнет к подошвам, сырая влага ползет по стенам, сонно бормочет вода в гулких раструбах водостоков. Но тебе все это ни к чему – скорее, скорее спуститься под землю, где тепло, сухо и весело.

Да, да весело смотреть на сонные физиономии еще не проснувшихся пролетариев, на обглоданные пороком лица молоденьких крупье и охранников казино, возвращающихся с ночной смены, на тусклые, стертые лица пенсионеров, думающих бесконечную думу о своем невозделанном огороде. Впрочем, особо веселиться нечего, ты сам из числа их, хотя сегодня, в это сонное, промозглое утро между ними и тобой возведена стена – ослепительно чистая стена из стекла, вымытого дождем и светом. Они движутся в сером, бесконечном тоннеле забот, из которого нет выхода, ты же мускулистая частица могучего, здорового сопла, которое вот-вот выплюнет тебя на поверхность житейского сора, на гребень волны, увенчанной барашками легкомыслия, пеной бездумного смеха.

Еще немного и сжатая бодрой пружиной фигурка вываливается из подземного бункера где-то в районе Крестовского, где даже деревья живут иной жизнью – неспешной, вдумчивой, плавной. Серая лента асфальта уже подсохла, небо, подрумяненное близким рассветом, кокетливо заглядывает в осколки луж. Бодро перебегаешь улицу и углубляешься в тихие заросли, мудро нарезанные на зеленые квадраты, овалы, круги. Усевшись на холодный бордюр, натягиваешь громоздкие ботинки, завязываешь шнурки, захлестываешь липучие лямки. Так некогда собирались в полет гатчинские авиаторы, которых Хлебников называл «летунами». Красивое слово, испохабленное временем и срочно замененное на «летчик». Но ты не летчик - хотя, нет, ты летчик и летун одновременно, но твой полет будет низким и непродолжительным, зато не менее опасным и даже в чем-то непредсказуемым.

Итак, ботинки на ногах, лямки пристегнуты, курс на запад, наш полет будет проходить в условиях ограниченной видимости, стройные стюардессы опасливо отходят в стороны, воздух предательски колеблется под руками. Разбег – нога отталкивается от асфальта, колесико жалобно взвизгивает. Еще разбег – гул нарастает, сопло дрожит, расплавленный воздух трясущейся струей рвется из выходных отверстий. Еще разбег – колеса замирает на взлетной фазе, прокручиваются, наматывая на себя ленты ненужных тревог. Поехали! Покатили, погнали, э-эх, помчались, полетели! Э-эах – между капитализмом и социализмом, инфляцией и стагнацией, революцией и поллюцией ( хорошая рифма и, вообще, какое молодое, утреннее словцо!), войной и миром, Осетией и Грузией, Пелевиным и Сорокиным, Вишневой и Лопаткиной! Да что там говорить, ты сам себе Вишнева и Лопаткина, даже Волочкова впридачу – летишь, ты почти летишь!

Хотя последняя имя нарицательное явно не в тему – нога подламывается, гранитное колено бодро взрывает мягкий асфальт. Черт, больно! Колено горит, ноет, заливаешь его вязкой слюной, трешь ладонью. Ничего, до свадьбы (интересно, до чьей, впрочем, сегодня свадьбы играют и на смертном одре) заживет, затянется, забудется. И снова – и-ах, деревья несутся навстречу, раскрывая зеленые объятия, невский простор плещется голубой лентой, и счастье, счастье пробивает тебя насквозь, как шпиль Адмиралтейства пробивает насквозь беременную дождем тучу! Хорошо, э-ах, хорошо, и всего-то нужно – ботинки-скороходы, да парочка колес на каждом! Всего лишь – и жадный мир, увлажненный рабочим потом, скукоживается, садится к тебе на колено притихшей птицей и что-то шепчет-свистит в горящее огнем ухо.

Может быть, он признается тебе в своей бесконечной любви?