Posted 27 июля 2010,, 20:00
Published 27 июля 2010,, 20:00
Modified 8 марта, 07:04
Updated 8 марта, 07:04
Космонавты Алексей Леонов и Томас Стаффорд
– Космическое пространство давно перестало быть исключительно государственной вотчиной. На звездах и планетах научились зарабатывать деньги: продавать участки на Луне, путевки – космическим туристам, начали привлекать к программам частные предприятия. Как вы относитесь к коммерциализации сферы, когда-то бывшей уделом романтиков-идеалистов?
Алексей Леонов: – Абсолютно нормально. В США, Японии все предприятия, работающие на космос, – частные. Им дает задания, скажем, NASA, а они поставляют продукцию высочайшего качества. Тогда как у нас полно случаев, когда оборонный завод производит снаряды, а предприятие на противоположной стороне улицы их же разряжает. Вот что такое государственное планирование. В Японии на многих частных фирмах показывают удивительные узлы к двигателям, государство так не сможет, это ему не надо. Государство не может всего учесть. Если выбирать между платьем из магазина и тем, что сошьет портниха, то в фаворе окажется то, что можно подогнать под свои вкусы, которое можно в случае чего переделать, от которого можно отказаться. В космической отрасли – то же самое, только уровень выше.
Впрочем, и у нас потихоньку идет процесс перехода космоса в частные руки. Есть много разработок космических кораблей, сделанных негосударственными предприятиями. Государству надо поднимать такие компании. Частные фирмы более гибки в управлении, а при соответствующем контроле они надежно и эффективно будут выполнять поставленные перед ними задачи. Тут, правда, уже встает другой вопрос: насколько четко эти задачи будут сформулированы?
Томас Стаффорд: – Я не считаю, что в космосе сейчас царит сплошная погоня за наживой. Посмотрите, кто сейчас реально пользуется услугами космических «турагентств»? Продано всего три путевки, и цены на такие путешествия становятся все выше, что только отпугивает желающих. Россия выводит двоих людей на космическую станцию только в силу данных обязательств, это просто не выгодно. Много разговоров было насчет продажи полетов по параболе до высоты 50 километров. Для этого требуется скорость 2,6 Маха (мера измерения скорости, 1 Мах – около 1,1 тыс. км/час. – «НИ»). Чтобы выйти на орбиту, нужно добиться скорости 26 Мах, а энергии для этого требуется в 200 раз больше, чем для полета на 50 километров. Это невероятные затраты, и если бы целью было бы их окупить, то я не могу представить, какой бы была реальная цена путевки для космического туриста.
– Господин Стаффорд, насколько известно, в США осталось только несколько уцелевших шаттлов, у которых вот-вот закончится срок службы. Собирается ли NASA тормозить космическую программу на время или, может, идут разговоры о том, чтобы воспользоваться русскими аппаратами?
Т.С.: – Челноков осталось всего два, по этому поводу было множество разговоров, но в данном случае все решает американский конгресс. Как я понимаю, в перспективе все же планируется создать что-то вроде «Аполло» для полетов на станцию. Кроме того, идет активное обсуждение планируемых полетов в сторону Марса или астероида, который, по подсчетам ученых, может представлять угрозу Земле в 2027 году. Это будут, безусловно, очень трудные миссии, но в орбитальную механику я бы сейчас не углублялся.
– Освоение звездного пространства дало невероятную прибыль еще одной сфере – киноиндустрии. Какие фильмы на космическую тематику вам нравятся?
А.Л.: – Все картины о мировых войнах уже приелись, они абсолютно однотипны. Взять нашумевший «Аватар». Можно бесконечно восхищаться съемкой, технологиями, спецэффектами, но сюжет полностью копирует «Зверобоя» Фенимора Купера. Я лично ничего из этого фильма про синих инопланетян не почерпнул, а из «Зверобоя» сделал множество выводов, что за человек главный герой, как он находит связи с индейцами, проявляет свои душевные качества.
Самый серьезный фильм, который я когда-либо видел, – «Космическая одиссея 2001 года», снятый по рассказам Артура Кларка. Фильм в то время считался очень дорогим. Там есть идея, очень глубокая гуманитарная направленность, показана тема человеческого достоинства и к тому же решены многие технические проблемы, типичные для фильмов такой тематики.
С Артуром Кларком у меня были очень хорошие отношения на протяжении 40 лет. Мы встречались с ним, когда он готовил книгу «2010: Одиссея Два». Артур сделал мне сюрприз: сказал, что называл большой космический корабль, на котором происходит действие, «Алексей Леонов» и спросил, что я по этому поводу думаю. «Артур, – сказал я ему, – думаю, что буду хорошим кораблем». К этой книге, печатавшейся в журнале «Техника – молодежи», я написал предисловие. Артур с большой симпатией описывает советский экипаж – и вдруг печать романа внезапно останавливается, главного редактора журнала снимают с должности, а меня вызывают «на ковер» и начинают воспитывать, мол, как я посмел принять участие в «такой антисоветчине». Я в недоумении, а оказывается, что посвящение романа звучало так: «Двум великим русским: генералу Леонову – космонавту, Герою Советского Союза, художнику и академику Сахарову – ученому, лауреату Нобелевской премии, гуманисту». На меня начинают кричать: вы встали на одну полку с Сахаровым! А я соответственно на них – вы будете еще прощения у этого человека просить! Прошло время, цензоров жизнь разбросала, Кларка журнал напечатал до конца, а корабль «Леонов» до сих пор летает.
Т.С.: – Если говорить о фильмах, то наиболее реалистичным мне кажется «Аполлон-13», в нем действительно достигнута наибольшая степень правдоподобия. Самым смешным фильмом я бы назвал «Космических ковбоев» режиссера Клинта Иствуда. А наименее соответствующим реальности я считаю фильм «Армагеддон». Один из любимых персонажей в фильме – русский космонавт Лев Андропов в шапке-ушанке (смеется). Там столько несуразиц с точки зрения элементарных законов физики, что диву даешься.
А.Л.: – Кстати, о необычных моментах в кино. Я делал научно-фантастический фильм «Петля Ориона», по сюжету за человечеством наблюдает некий глаз из Вселенной. Искали подходящие очи, смотрели блондинок, брюнеток, но в итоге решили снять глаз... коровы. Синий, ресницы большущие! У меня в детстве была питомица – корова Пчелка, росла с нами, ходила потом за мной, как собачка. Если кто-нибудь ко мне подходил – трясла головой, мол, отстаньте немедленно. И вот ее глаза мне навсегда запомнились, через фильм я поделился этими впечатлениями. А все думают, что там снята какая-то красавица. (Смеется.)
– Раз уж мы заговорили про ваши молодые годы, скажите, о чем вы мечтали тогда, в юности, и о чем сейчас?
Т.С.: – Не знаю, можно ли назвать это мечтой, скорее то, что по-английски называется словом vision – «видение». До 1975 года я руководил группой астронавтов и был командиром «Аполло». У меня была миссия, я хотел выполнить ее подобающим образом. После встречи с Алексеем нашей совместной мечтой было показать всему человечеству, что мы можем сделать как представители двух народов. Эта мечта, на мой взгляд, воплотилась, хотя и не так легко, как казалось со стороны. Сейчас я мечтаю о том, чтобы экспедиция на Марс была проведена, причем она должна быть международной, конечно, с участием и России.
А.Л.: – Говорить, что мы с детства мечтали стать космонавтами, глупо: тогда никто о полетах в космос ничего не знал. Отношение государства было видно по тому, что Циолковскому в день 70-летия вручили «Знак Почета», тогда как доярки получали ордена Ленина. Однако астрономию в школе преподавали, мы имели хорошее представление о мироздании, что не на китах и черепахах Земля стоит, что планета не плоская. Хотя вопрос «плоская или круглая» – дело внушения, человек же лично не видел, какой она на самом деле формы. Когда я вышел из корабля в открытый космос, то даже не заметил, как сказал: «А Земля-то ведь круглая!» Выяснилось это уже потом, по записям.
Еще до школы я мечтал стать летчиком. Мы жили в бараке, в глухом городе в центре Сибири, и к нам приехал настоящий летчик. Он казался кем-то нереальным, в своем синем френче, с портупеей, с «курицей» на рукаве – так шутливо называлась летная эмблема. Я, шестилетний мальчишка, всюду за ним бегал, и он меня заметил, подозвал, спросил, чего это я от него не отхожу. Я со слезами отвечаю: «Хочу быть, как вы», на что он отвечает: «Ну так кто тебе мешает? Расти, учись, бегай много, прыгай, купайся – и будешь летчиком».
– То есть ваша детская мечта сбылась?
А.Л.: – В общем, сбылась, но ей чуть не помешало еще одно мое серьезное увлечение. В это время я серьезно занимался росписью: все печки, известью покрытые, были изрисованы углем. Ругали, конечно, но я же не абы что рисовал, а сюжет создавал. В восемь лет, это уже во время войны было, я выменял коробку акварельных красок на хлеб, делал фрески, сам не осознавая, что это такое. Люди давали мне открытки, просили нарисовать такой же цветочек, и мне уже хватало мастерства это изобразить на стенке. За работу давали хлеб. В десять лет рисовал «ковры» на грунтованной простыне, которую натягивали на раму. Отцовским помазком рисовал популярные сюжеты: плавающих лебедей, барышень, стоящих рядом с лошадьми. Любимый сюжет – золотая осень, обязательно, чтоб олени где-то были, горы на горизонте и озеро, чтоб в нем все отражалось. А проще всего было рисовать зиму: красок требуется по минимуму, изобразил деревья, дымок из трубы – и готово. Потом этот «ковер» вешали на стену, покрытую известью, чтобы она не пачкалась. Интересно, что такая «настенная живопись» очень хорошо и долго держалась. Стоил такой «ковер», между прочим, четыре булки хлеба. А за книжечку Айвазовского, которого я полюбил еще с первого класса, я отдал эвакуированному мальчику – владельцу такого сокровища – месячную пайку хлеба. Книгу храню до сих пор, она у меня стоит на почетном месте.
Еще в школе я прочитал замечательные слова Микеланджело: «Рисунок – источник и душа всех видов живописи и корень каждой науки. Кто овладел рисунком – тот овладел величайшим сокровищем». Это всю жизнь заставляло меня совершенствовать свой рисунок, что, конечно, пригодилось, когда я занимался наукой, графикой, делал сложнейшие чертежи. А в десятом классе, на весенних каникулах, поехал на перекладных в Ригу, в Академию художеств. Стою, по-провинциальному громко расспрашиваю, как тут и что. Выходит президент учебного заведения, такой, с репинской бородкой, просит, чтобы я показал ему свои работы. Посмотрел и говорит мне: «Считай, что ты – наш студент». А потом я узнал, что общежитие там дают с третьего курса, стипендия – 500 рублей, столько комната в Риге стоила, отцу на тот момент было 70 лет, младший брат учился в седьмом классе. Так что я собрался, уехал и поступил в летное училище. Но все равно продолжал всюду ходить с этюдником, а не болтался по танцплощадкам, как некоторые лейтенанты.
– А о чем вы мечтаете сейчас?
А.Л.: – Об активных днях. Хорошо бы еще шесть тысяч активных дней, да хотя бы четыре тысячи. Я бы еще много чего мог сделать. Ни в шахматы, ни в карты, ни на скрипке не играю. Если бы можно было прожить несколько разных жизней, тогда другое дело. Но время у человека одно, и лично свое я хочу потратить на рисование. У меня хорошая студия в доме, там я могу сосредоточиться на творчестве. Есть большая работа, где изображен человек в открытом космосе, автопортрет. Иногда я к ней возвращаюсь, подправляю немного – краски-то химические, один тон «поедает» другой. Вроде хорошо было прописано заходящее солнце на облаках, прошло время, смотришь – все поблекло, приходится заново краску наносить. Такой вот немного сизифов творческий процесс.