Уполномоченный по правам ребенка в Москве Евгений Бунимович

– ЕГЭ в этом году вновь начался с утечки бланков, хотя за выкладывание заданий в Интернет действует административная ответственность. О чем это свидетельствует?

– О том, что вопросами, связанными с процедурой экзамена, должны заниматься другие люди. Во всем мире в компетенцию образовательных ведомств входят только содержание и структура заданий национальных экзаменов. А отсутствие утечек обеспечивают силовые структуры, аналогичные нашему ФСБ. Я думаю, что вопросы о соблюдении порядка в ходе ЕГЭ нужно обращать к ним.

– То есть контроль над ходом экзамена нужно поручить ФСБ?

– Ну а кто должен предупреждать утечки, обеспечивать четкость, конспиративность, чтобы то, что должно было быть спрятано, было спрятано? Нас все время уверяют, что наша служба безопасности мощная, сильная. Ну так что, она не может наладить национальный экзамен без утечек? Я думаю, что нормальная организация процедуры единого экзамена – это вопрос национального престижа. Позор, что страна не может обеспечить такую вещь.

– Какими мерами можно заставить выпускников сдавать ЕГЭ добросовестно?

– Я могу вам сказать, что невозможно достичь прозрачности только в области ЕГЭ. Вот когда страна сможет достичь некоторого уровня прозрачности в политике, на выборах, в экономике, в борьбе с коррупцией – тогда и ЕГЭ параллельно с другими процедурами станет гораздо понятнее и прозрачнее. Я думаю, что это важный симптом – то, что у нас никак не получится нормальный национальный экзамен. Это говорит о том, что ошибки, хитрости, манипуляции в других областях отражаются на всем. И на новом поколении тоже.

– Кстати, два года назад было введено общественное наблюдение на ЕГЭ – по аналогии с выборами. Как этот институт себя зарекомендовал?

– Пока непонятно. Если в политике, как все обратили внимание, очень бурно в последние годы развивается движение общественных наблюдателей, то в области ЕГЭ такой активности нет. Конечно, кое-где это организуется, но ведь общественное наблюдение не должно организовываться сверху, на то оно и общественное. В принципе, никаких барьеров для его развития нет. Но нет и особенного интереса общества к этому.

– Кто обычно становится общественным наблюдателем на ЕГЭ – учителя из тех же школ?

– Нет, они не имеют права там находиться. Это должны быть общественные, родительские структуры. Я думаю, что развитие наблюдения на ЕГЭ – вопрос времени и тенденций. Если мы будем двигаться в сторону прозрачности выборов, экономических отношений, а значит, и общественного контроля над всем этим, то очень быстро мы добьемся прозрачности и ясности процедуры и результатов ЕГЭ.

– А как в последние годы меняется содержательная сторона экзамена?

– С косметической точки зрения стало лучше, стоит это признать. Вообще область образования у нас свободна для критики, никого здесь не тормозят и не останавливают, нет персон, которых не допускают на экран. Так что реакция на критику есть, экзамен меняется. Вопиющих глупостей, которые любят тиражировать СМИ, в заданиях стало меньше. Но не решена ключевая проблема – одноуровневость ЕГЭ.

– На то он и единый…

– Даже в Советском Союзе, который казался гораздо более униформистским государством, чем сегодняшняя Россия, мы, разрабатывая варианты школьных экзаменов по математике, предусматривали четыре варианта: для обычных классов, для гуманитарных, для профильных и с углубленным изучением математики. Потому что один уровень – это абсурд. Не может быть один вариант предложен в гуманитарном классе, где математики всего три часа в неделю и ребята ею не особенно интересуются, и в классах углубленного изучения, где девять часов ребята увлечены математикой и в ней соображают. Разница в их уровнях подготовки – даже не в три раза, а в десять. Конечно, им нужен разный экзамен, и это вполне совместимо с пониманием ЕГЭ, потому что единый – не значит одинаковый.

– Обсуждается ли идея разделить ЕГЭ по уровням в Минобрнауки?

– За последние годы я раз десять был в разных общественных комиссиях и каждый раз настаивал, что ЕГЭ, особенно обязательный – по русскому и по математике, должен быть разноуровневым. Ни разу никто не возражал, но почему-то до сих пор это не реализовано. Кстати, еще одна ключевая проблема – то, что модели контроля для разных предметов – скажем, для той же математики и для литературы – одинаковые. Просто потому, что так компьютеру удобнее. Получается, что мы содержание предмета подгоняем под удобство компьютера, а не наоборот. Это абсолютно неправильно. Вот две основные позиции, которые, на мой взгляд, тормозят и искажают нормальную, в общем, идею независимого национального экзамена.

– Получила ли какое-то развитие идея, которую высказывал экс-министр Фурсенко – проводить дополнительный ЕГЭ в других классах и даже у студентов?

– В общем, да. В Москве есть такой Центр качества образования, который пытается это реализовать, но пока локально. Я давно говорю о том, что странно проводить независимый экзамен только в конце школы, когда ничего уже сделать нельзя. Конечно, срезы надо сделать и после начальной школы, и после 6-го класса, и после 9-го. Я думаю, что мы никуда от этого не уйдем.

– Как, по вашим наблюдениям, меняется отношение к ЕГЭ у общества?

– Общество очень противоречиво относится к ЕГЭ, и это немудрено. Но я вообще никогда не видел, чтобы к экзамену относились хорошо – а у меня более десяти лет преподавательского опыта. Ну кто в мире любит, когда меряют и контролируют? Однако, я думаю, все понимают: единый экзамен необходим. Как и честные выборы. Но одно дело – декларация, а другое – реальность.

– ЕГЭ был призван разрушить систему коррупции в приемных комиссиях вузов. Он это сделал?

– Разрушить-то разрушил, но создал новые схемы, которые уже успели пройти обкатку. Это очень беспокоит.

Как задания к ЕГЭ «утекали» в Интернет