Posted 28 марта 2006,, 13:41

Published 28 марта 2006,, 13:41

Modified 8 марта, 09:16

Updated 8 марта, 09:16

Умер великий фантаст Станислав Лем

28 марта 2006, 13:41
Умер великий фантаст Станислав Лем

В понедельник на 85-ом году жизни в Польше скончался Станислав Лем. Всемирно известный как писатель-фантаст, последние 20 лет жизни Лем не обращался к художественному жанру, утверждая, что будущее вызывает у него "скорее грусть и страх, чем желание творить". "Фиаско" (1987), по его собственному признанию, стал "окончательным прощанием не только с пилотом Пирксом, но и с романом как литературным жанром". После этого Лем опубликовал лишь несколько томов эссе, чаще всего отобранных из публикаций в прессе. В своем последнем интервью Лем говорил о том, что не планирует возвращаться к беллетристике.

Переход от утопической научной фантастики к фантастике философской и – затем – к публицистике был, как представляется, не просто сменой литературной формы. Об этом позволяют судить, например, такие слова писателя: "С возрастом на место моего юношеского восхищения возможностями технологии пришел скептицизм. Может, под воздействием старения, а, может, парникового эффекта". "Парниковый эффект" здесь, кстати, не только ради красного словца упомянут: тема неразумного использования технологий, "разнузданного потребительства" волновала Лема особенно. И в том, что писатель идет от метафоры – к конкретике, от проблематики философской - к "злобе дня", тоже есть какая-то грустная закономерность…

За скептицизмом последовало разочарование – и отказ от художественного творчества, точнее, от собственно литературы. Разочарование не в технологиях, на которые Лем не особенно уповал, а уже в тех, кто ими пользуется. "Когда-то я сравнил современного человека с хищной обезьяной, которой вложили в руку бритву. Это сравнение нисколько не утратило своей актуальности, разве что обезьяна сделалась еще более алчной", - сказал он в последней своей беседе с читателями.

Разрозненные высказывания Лема свидетельствуют о том, что скептицизм был вообще неотъемлемой его частью: он не верил в глобальные "мир и безопасность" ("мы идем прямиком к ядерному конфликту"), в будущее человечества ("думая об этом, я неизменно ощущаю беспокойство"), в величие собственной страны ("в Польше нет ничего хорошего, кроме красивых девушек") – словом, во все то, во что полагается верить добропорядочному "человеку и гражданину".

"Несмотря на то, что некоторые считают меня писателем SF (science-fiction, т.е. научным фантастом – ред.), я рационалист и страшный скептик, который не верит в бермудские треугольники, НЛО, телепатию, психокинез, духовную жизнь растений и тысячи других бредней, которыми питается эта литература. Если я когда-то писал об этом в своих книгах, то исключительно в абсурдно-юмористической манере. Я также не верю в жизнь после смерти, потому что этому нет ни малейших научных доказательств", - незадолго до смерти говорил Лем.

Лем был одним из наиболее последовательных гуманистов, доведшим свою веру в людей до логического завершения – мизантропии. "Мы, люди, ужасны; я говорю это с подлинным сожалением", - написал он в одной из статей, посвященной человеческой кровожадности. И все же несмотря на это писатель называл себя "нечеловеческой натурой, нашпигованной пацифизмом". Миролюбие и вера в разумность человеческого рода не изменили ему до последних дней. "Для личного пользования я создал собственный минималистический этический кодекс: я просто стараюсь вести себя прилично и не быть ни для кого свиньей. А высшей этической инстанцией я считаю разум: мы должны руководствоваться прежде всего его голосом", - говорил Лем.

Эта вера в разум была далека от розовощекого оптимизма, присущего многим "рационалистам". Лем утверждал, например, что хотел бы уехать из Польши – "только некуда: в Швейцарии скучно, в Соединенных Штатах - глупо…" Возможно, "сие и ввыспрь и вдаль стремленье" и заслужили Лему сочувствие читателей…

Сам писатель сказал об этом так: "Мое личное мнение таково: в бесконечной звездной пустоте внезапно происходит малюсенький, просто микроскопический проблеск сознания - моего или вашего, муравья или какой-нибудь птички - а потом, когда кончается жизнь, он гаснет, и продолжается это бесконечное ничто. Мне кажется, этому сознанию стоит блеснуть".

"