Писатель Дмитрий Быков:

– Дмитрий, почему вы согласились принять участие в концерте в защиту российских политзаключенных?

– Это не то чтобы «концерт в защиту», как я понимаю. Это скорее концерт в поддержку – главным образом моральную. Финансовая сторона дела мне неизвестна и неинтересна, а участие в концерте Игоря Иртеньева, Вадима Жука и Тимура Шаова, известных мне с наилучшей стороны, снимает все вопросы. Безвозмездно почитать стихи в хорошей компании, заодно выказав сочувствие узникам совести, кажется мне делом хорошим.

– В обществе существует много споров о том, есть ли в России эти самые политзаключенные и кто они. Как вы для себя отвечаете на этот вопрос?

– Для меня это, прежде всего, довольно многочисленные нацболы, судимые часто неоправданно жестоко. Те, кто получает приговоры (чаще всего, слава богу, условные) за публикацию или запись в блоге. Те, кого обвиняют в экстремизме за простое высказывание недовольства существующим положением вещей. И потом – репрессии, к счастью, не сводятся только к посадке. Есть люди, которые лишаются работы. Есть люди, которые подвергаются организованной травле (я, как вы понимаете, не только о Подрабинеке). Поддержать их хотя бы морально – задача не последняя.

– Последние ваши прозаические произведения посвящены поколению «нулевых». Каковы, по вашему мнению, характерные черты представителей этого поколения?

– Представители его очень различны, ибо обычно поколение цементируется неким фундаментальным событием. У нас такого события пока не было. То есть они как бы и были – «Норд-Ост», скажем, или Беслан, – но поколения не сформировали, должного резонанса не получили. Подозреваю, это происходит оттого, что в обществе нет бесспорных, всеобщих истин, забыты некоторые аксиомы, без которых вечно продолжается «холодная гражданская война», по точному определению Олега Хлебникова. Поколение «нулевых» растащено и раздергано ложными оппозициями – например, противопоставлением свободы и закона, которое по сути своей ложно. А выработка консенсусных понятий возможна только в совместной дискуссии. Лучше бы в совместной деятельности, но у этого поколения дискуссии отняты (кроме как в «ЖЖ», где они идут в абсолютно недопустимом тоне), а совместной работы для него попросту нет. Делать нечего, на это жалуется большинство молодого и трудоспособного населения. Люди зарабатывают подачки от тех, кто пилит бюджет и торгует нефтью, других рабочих мест в России нет. А когда нет совместной деятельности – нет и поколения. Возникают либо секты, либо социальные сети типа «Одноклассников». Это лучше, чем ничего, но по сути силы нации расходуются впустую. Любой абстрактный проект, пусть совершенно умозрительный, вроде космического, был бы лучше, чем эта пустота.

– Сейчас многие писатели переписываются с Михаилом Ходорковским. Не думали ли вы о том, чтобы последовать их примеру? О чем бы вы спросили Михаила Борисовича?

– К сожалению, Михаил Борисович сегодня не в том положении, когда с ним возможен обоюдно откровенный диалог. Поэтому вопросов у меня к нему на данный момент нет, а есть пожелание здоровья.

– Начинается осенняя страда литературных премий. Что из современной литературы вы читаете? О чем бы вам самому хотелось прочесть?

– Мне хочется получить ответ на некоторые вопросы, которые могу для себя решить только я сам. В частности, мне очень хочется прочесть роман «Остромов, или Ученик чародея», но для этого его надо закончить.

– Последние социологические опросы показывают, что школьники читают катастрофически мало. Как вернуть им любовь к чтению? Есть ли какие-то рецепты?

– Я работаю в школе и знаю, что читают они много. Вопрос в том, чтобы помочь им воспринять литературу как аптечку, как терапию. Думаю, больше читают неблагополучные. Как сказал однажды в интервью БГ (Борис Гребенщиков. – «НИ»), не надо заставлять пить – достаточно привести к реке. Мой опыт показывает, что сегодняшние дети – во многих отношениях одинокие, недолюбленные, обделенные серьезным общением – активнее и живее читают литературу сентиментальную, даже и надрывную. Достоевский идет на ура, Куприн, между прочим, тоже. Горький – ранний, романтический. Хотя есть целая категория детей, с наслаждением читающих Тургенева и отождествляющих себя с Базаровым. Думаю, мы стоим на пороге некоего нового нигилизма, и не знаю, радоваться ли этому. Обычно таким Базаровым очень тяжело с другими людьми, они умеют резать лягушек, но не умеют общаться. А между тем надежды на возрождение России многие связывают именно с молодыми технократами, «реалистами» в писаревском смысле. У меня в классе несколько таких. Надеюсь, они будут верить не только в Бюхнерово «Stoff und Kraft»(«Материя и сила»). Вообще, мне проще судить об этой проблеме по кругу чтения одиннадцатилетнего сына (Джоан Роулинг, Конан Дойл, Эдгар По, Валентин Каверин, Стивен Кинг, Борис Виан) и девятнадцатилетней дочери (Клейст, Акутагава, ранний Пелевин, Алексей Иванов, Юнас Гардель, Саша Черный). По-моему, они читают даже слишком много. Иногда я предпочел бы, чтобы они выгуляли собаку или навели порядок в комнате.

– Недавно вы написали о похоронах Япончика и нашего коллеги, поэта Михаила Поздняева. О том, что в 70-х годах на похороны большого поэта собралось бы больше народу, чем на похороны вора в законе. Что же произошло с нашим обществом за это время? Значит ли, что времена, когда «поэт в России больше, чем поэт», прошли, и влияние людей культуры на общество больше не является столь значительным, как это было раньше?

– Я писал про семидесятые годы, противопоставляя советскую власть постсоветской именно по этому критерию. А что произошло – все мы понимаем. Одна система ценностей разрушена, другая не создана. Все попытки ее создания пресекаются, ведь, чтобы договориться, надо говорить. А общество, у которого будут внятные приоритеты, вряд ли склонно станет терпеть беззастенчивое манипулирование. Слава богу, оно постепенно умнеет. Знаете мой любимый стишок? «У старого Отто три юные дочки,/ они написать не умели ни строчки./ Отец не давал им перо и тетрадь,/ чтоб писем любовных не стали писать./ Но младшая деда поздравила с внучкой:/ писать научилась она самоучкой».