Поэт и правозащитник Наталья Горбаневская:

– С дистанции сорока лет многим россиянам главный в вашей жизни поступок кажется бессмысленным, даже безумным. Почему все-таки вы вышли тогда на Красную площадь?

– Я много раз отвечала на этот вопрос, но ничего не поделаешь, приходится ответить еще раз. Почему вышли? Потому что в газетах писали, что «братская помощь» встречена всенародным одобрением. Но ведь и я народ. Получалось, что и я одобряю. В общем, это был тот случай, когда как-то надо было себя проявить. Мне трудно говорить за других, но, думаю, не ошибусь, если скажу, что всех нас на площадь погнал стыд, нежелание быть к этому причастным и стремление заявить об этом публично, а не просто «быть непричастным» у себя на кухне. До этого я ни в каких демонстрациях – а начиная с 5 декабря 1965 года, в Москве не раз проходили демонстрации протеста – не участвовала. Для меня это было противоестественно. А тут поняла, что моим естественным ответом может стать только выход на площадь.

– Кому первому пришла в голову эта идея?

– Сразу нескольким людям. Когда утром 21 августа я услышала по радио, что в Прагу введены танки, все наши были у суда, где в этот день судили Толю Марченко. У меня было такое ощущение, что раз они вошли в Чехословакию, то могут сейчас арестовать всех, кто стоит возле суда, и никто на Западе на это не отреагирует, потому что все заняты только Чехословакией. Я помню, что передала Ларисе Богораз через кого-то, что хорошо было бы провести демонстрацию, и она сказала: «Мы уже об этом думаем». Потом из Ленинграда приехал Витя Файнберг. Он тоже считал, что надо что-то делать. Хотя при этом было много людей, которые нас отговаривали.

– Какие аргументы они выдвигали?

– Они считали, что проводить демонстрацию неразумно. Что это ничего не принесет.

– Много ли было в 1968 году людей, способных выйти на площадь?

– Немало, если не воспринимать слова «выйти на площадь» буквально и вспомнить, что кроме нашей демонстрации были десятки акций протеста. О них писал самиздатовский бюллетень «Хроника текущих событий».
Все, что попало тогда в «Хронику», я собрала в эпилоге к книге «Полдень», которая в прошлом году наконец вышла в России (в самиздат я ее выпустила в 1969 году, а на Западе по-русски она вышла в 1970-м). Много позже я узнавала о других актах протеста, и думаю, что наши знания о них далеко не полны.
Что касается нашей демонстрации, то о том, что она состоится, о времени и месте было известно нескольким десяткам человек. Но никто не знал, сколько из них выйдет на площадь. Вышло восемь человек.

– Почему так мало?

– У каждого были свои соображения, а мы никого на площадь не зазывали. У нас вообще этого не было – навязывать свое поведение или свою точку зрения как единственно правильную.
Кроме того, некоторые люди, которые наверняка приняли бы участие в демонстрации, были уже арестованы, как Анатолий Марченко. Многих – например Петра Григорьевича Григоренко и Ильи Габая – не было в Москве. Не забывайте, что дело происходило летом.
Нескольких людей мы попросили просто быть свидетелями. В частности, жена Ильи Габая – Галя была таким приглашенным нами очевидцем. Была на площади и Таня Великанова. Она с подругой стояла прямо напротив меня, перед коляской, в которой лежал мой трехмесячный сын. Мы считали, что это право каждого решать, что он может – и даже если пойдет на площадь, то в каком качестве. Кстати, потому наша демонстрация и была сидячей: чтобы ее участников можно было отличить от всех окружающих.

– Что произошло, когда вы развернули плакат «За вашу и нашу свободу»?

– Я лично, кстати, никаких плакатов не разворачивала. Плакаты, которые я написала ночью и привезла под матрасиком в детской коляске, отдала ребятам: один держали Вадим Делоне и Павлик Литвинов, другой – Костя Бабицкий и Файнберг. У Ларисы и Володи Дремлюги были свои плакаты (у Дремлюги двусторонний, так что лозунгов в сумме было пять). Сели на тротуарчик у Лобного места, лицом к Историческому музею. Почти сразу же кинулись к нам гэбэшники – знаете, когда что-то происходит, всегда любопытные стягиваются. Но любопытные стягивались потихоньку, а эти мчались, всех опережая. Рвали плакаты, не читая. Били: Витьке Файнбергу выбили зубы – ногой ударили, Павлика били мужик портфелем и баба тяжеленной сумкой. Били и Вадика, и Володю, но они сидели от меня дальше, этого я сама не видела. Костя оказался за коляской, так его упрекнули: «Ребенком заслоняетесь» – не смогли достать и ударить. Битье очень быстро прекратилось.
Мне совсем недавно Павел рассказал со слов Ларисы, что позади нас (с нашего края, где были я, Костя и Виктор) стоял человек, который в какой-то момент, когда народ стал уже собираться, тихо скомандовал: «Прекратить битье» – так что в собравшейся толпе почти никто не успел увидеть, как нас били. Ну а потом стали всех забирать. Мы договорились, что сопротивляться задержанию не будем, но сами не пойдем, поэтому всех несли к машинам на руках. Переносили постепенно, потому что и машин у них не было, приходилось ловить на соседних улицах, да и их самих было не больше, чем нас.
За пять минут с демонстрацией было покончено: осталась я одна с ребенком в коляске и с обломком от чехословацкого флажка. В конце концов, они нашли еще машину, забрали и меня с маленьким Оськой.

– А что было потом?

– Мы просидели все вместе три часа в отделении милиции. Вадим Делоне на суде сказал: «За пять минут свободы на Красной площади я готов заплатить годами лагеря». Вот, пока мы там сидели, мы все еще были под впечатлением этих «пяти минут свободы». Мы были счастливы, радовались. Не знаю, как для других, но для меня, по сути дела, это был эгоистический шаг – публично очистить свою совесть. Как же этому не радоваться?!

– Оглядываясь назад, как вы считаете, что дала другим эта демонстрация?

– Вероятно, это был пример. Пример того, что, как писал Александр Галич, «можешь выйти на площадь, смеешь выйти на площадь». Кстати, Галич написал эту песню еще до нашей демонстрации, и песня эта никак с нашим поступком не была связана. Удивительно, но с годами символическое значение нашей демонстрации только росло. Мне это самой удивительно, потому что мы там никакой символичности не ощущали.

– А почему советская власть в отношении вас выбрала именно такой способ изоляции – психиатрическую больницу?

– После прихода Андропова во главу КГБ психиатрические репрессии начали приобретать гораздо больший размах, и среди тех, кто, как я, был арестован в конце 1960-х, оказалась гораздо более высокая, чем прежде, доля признанных невменяемыми и отправленных в спецбольницы – психиатрические тюрьмы.

– Вас выпустили в 1972-м, а в 1975-м вы эмигрировали. Почему?

– Именно потому, что в случае нового ареста мне опять грозило «принудительное лечение», а не лагерь.

– Если бы вы жили сегодня в России, вы бы тоже выходили на площадь?

– Я уже старенькая... Правда, попав в Москву в 40-й день после убийства Анны Политковской, я пошла на пикет и провела там около часа. Взяла у кого-то портрет Анны и ходила с ним кругами.
Вообще-то в конце 1980-х – начале 1990-х годов я решила, что в символическом смысле могу уйти в отставку. Люди в России уже могли свободно протестовать, собирались многотысячные митинги по самым разным поводам. Должна признаться, что во Франции я ни разу не ходила на демонстрации против войны в Чечне. Так получалось, что французы упорно назначали эти демонстрации на вторник, когда мы в газете «Русская мысль» сдавали очередной номер. Помню, как-то раз я попросила моего сына Оську сходить туда, подойти к Андре Глюксману и сказать ему, что он тот самый младенец, который лежал в коляске во время демонстрации на Красной площади 25 августа 1968 года.

– Чем отличаются сегодняшние акции протеста, например «марши несогласных», от той августовской демонстрации?

– Знаете, мне трудно судить со стороны, тем более что я все это знаю лишь по фотографиям, в лучшем случае по видеозаписям. Думаю, надо сравнивать не сами акции, а внутренний порыв. Этим летом на фестивале «Пилорама» в Пермской области, где гостями были Павел Литвинов и я, люди пытались сами себе задать вопрос, смогут ли они, посмеют ли выйти на площадь, если что. И вот это «если что» очень скоро наступило. Я, опять же, через Интернет на фотографиях и в видеозаписях видела несколько демонстраций. Не очень много, но они были. Думаю, что их участниками руководили примерно те же чувства, что и нами.

ВОСЬМЕРКА СМЕЛЬЧАКОВ