Posted 22 июня 2004,, 20:00

Published 22 июня 2004,, 20:00

Modified 8 марта, 09:42

Updated 8 марта, 09:42

Роман Арбитман

Роман Арбитман

22 июня 2004, 20:00
Популярность жанра детектива провоцирует острый интерес публики к господам сочинителям. Они этот интерес подогревают тем, что часто прикрываются псевдонимами. Лев ГУРСКИЙ, активно печатаемый автор политических триллеров, решил явить «Новым Известиям», а заодно и миру, свое истинное лицо.

– В книге Лазарчука и Успенского «Посмотри в глаза чудовищ» таксист рассказывает: «С саратовского рейса каких-то психов отвез, так один врал, что он Лев Гурский... Как будто я не знаю, что он в Америке живет!» Удобно ли саратовскому критику Роману Арбитману под маской живущего в Вашингтоне Льва Гурского?

– Необыкновенно удобно! Предлагать издателям произведение своего подзащитного гораздо проще, нежели свое: чувствуешь себя не продуктом, а промоутером этого продукта. Во-вторых, пишущий критик не должен быть пишущим писателем. Стоит ему напечатать некий текст, как ему цыкнут: критикуешь NN, а сам пишешь гораздо хуже. Посему писателя Арбитмана не существует.

– Говорят, гурсковед Арбитман находится с автором, на творчестве которого паразитирует, в натянутых отношениях…

– Нет ничего глупее, чем продвигать свой бренд с помощью положительных рецензий. Как только я увидел, что получается слишком благостная картина, я сам же решил ее испортить, написав пару зубодробительных статей, где повесил на Гурского несколько собак. В том смысле, что он провоцирует общественные страхи и его детективы – вредны. Читатели вырезали эти пасквили из газет и присылали мне, сетуя: что за сволочь накропала, давай мы его найдем… Я отвечал: да ладно, пусть живет!

– Как вышло, что жанр детектива узурпировали в России женщины?

– Социологи посчитали, маркетологи сказали: женский детектив читают, как правило, женщины. Потому что им делать нечего.

– Одни женщины пишут – тоже от нечего делать…

– Другие издают, а третьи – читают. Детектив в массовом понимании – литература, написанная бездельниками для бездельников. Кстати, был период, когда казалось, что потребитель детектива – мужчина. Тогда женского детектива фактически не существовало, и настоящих женщин даже переделывали в мужчин. Так случилось с Юлией Латыниной, которая, как автор детективных романов, провела несколько лет в мужском обличье. Ей придумали не только новое имя – Евгений Климович, но на последней странице обложки сделали ужасное фото, где Юлю декорировали под мужчину. А потом наступил капитализм. Пришло время больших «бабок». Стали уже не искать, а делать авторов. И женщины мужчин стали тихо подвигать. Где сейчас кумиры 70-х Леонид Словин, братья Вайнеры, Анатолий Безуглов? На плаву осталось очень мало пишущих мужчин. Ну, сочинители боевиков: Ильин (по-моему, ненастоящий), Молчанов (по-моему, синтетический), Воронин... Живых людей почти не осталось. Их и в женском детективе мало – живых. Фабричность убивает жанр, снижает планку. В понятии публики детектив и «бульварное чтиво» уравниваются. И когда издателю приносят что-нибудь штучное, он задумается: нужно ли вообще это печатать?..

– В XIX столетии какой-нибудь Смирдин не додумался бы, что из салонного явления можно извлечь прибыль. Если бы не эмансипация, такого понятия, как «женский роман», вообще не возникло бы?

– Оно возникло потому, что представительницы прекрасного пола все чаще недобросовестно эксплуатируют свою гендерную принадлежность, превратив ее в профессию. Допустим, Маша Арбатова – она ведь не профессиональный писатель, не профессиональный драматург, она – профессиональная женщина. Точно так же я знаю «профессиональных евреев», «профессиональных детей академиков»…

– А вы встречали в детективной литературе красивых и умных женщин?

– По крайней мере, то, что издается под лейблом Юлия Шилова, – на обложке очень даже ничего. Но кто пишет романы и какого пола это существо – определить уже невозможно. И потом, красивая, молодая, да еще и талантливая – это явный перебор. Я понимаю, когда соберется их три: одна играет лицом, вторая пишет, а третья занимается промоушеном... Такие сюжеты любит эксплуатировать Маринина. У Гурского писательская тематика тоже представлена, только в чистом виде: его герой, частный детектив Яков Штерн, начинает свое расследование в книжной среде, а потом оно переходит в сферу высокой политики.

– О чем сейчас хочется и о чем не хочется писать Гурскому?

– Писать сейчас не хочется ни о чем. Сейчас политический детектив, даже в таком издевательском исполнении, как у Гурского, пишется трудно. Потому что политики почти не осталось – остались только технологии. Об этом пишет Пелевин, политолог Ольшанский написал политический детектив. Полагаю, можно взять нынешнюю политическую ситуацию и поступить с ней фантасмагорическим образом: вывернуть наизнанку – в духе модной конспирологии, – дабы все поняли, какая это дрянь. У Гурского часто вся теория заговора обессмысливается, поскольку доходит до какого-то абсурда. А все доведенное до абсурда рождает предположение, что, возможно, сам принцип порочен. К сожалению (или к счастью), теория заговора хороша для детективного романа, но никуда не годится в реальности. Вспомните восстание декабристов. Сотня прапорщиков погорела не потому, что хотела изменить государственный строй в России. Между ними существовало столько противоречий, столько нестыковок, что в результате получилось не восстание, а сюжет братьев Коэнов.

– Роман Эмильевич, почему, собственно, детектив? Взяли бы пример с литературного проекта «Повести Белкина».

– Что ж, «Гробовщик» – это фэнтези, «Барышня-крестьянка» – мелодрама, «Выстрел» – триллер… В разных жанрах мужик работал. Белкин, я имею в виду. Мне же всегда нравились сюжетные произведения – фантастика, детектив либо женский роман. Фантастику отметаем, потому что я не люблю придумывать какие-то особые миры, а предпочитаю вносить изменения в реальный. Любовный роман отметаем – здесь я не специалист. Женщины столь загадочны, что описать их адекватно практически невозможно. Как сказал председатель Счетной палаты Сергей Степашин: «Пчелы – это такие тонкие существа, которые ценят хорошего человека». Я спросил его о книге московского мэра, на презентацию которой он пришел. Книгу, естественно, Степашин не читал, но хотел сделать комплимент пчелолюбу Лужкову. Женщины – еще более тонкие существа, нежели пчелы, до сих пор я не пойму, что они вообще в жизни ценят. А раз не понимаю, писать об этом нельзя.

– Скажите, Роман Эмильевич, а писатели – тонкие существа? Они ценят хорошего человека? В какой ситуации Гурский мог бы уничтожить, скажем, детектива Штерна?

– Пожелай я закрыть проект Гурского, ни за что не закрыл бы его трупом своего любимого персонажа. Вот убили Остапа Бендера, Шерлока Холмса... А потом под окнами писателей ходили поклонники и угрожали: если не воскресите – самих уроем! Поэтому, как говорится у Стругацких, лучше не совершать необратимых поступков.

– Сводите ли вы с кем-либо счеты в своих романах?

– Сплошь и рядом. Но, как правило, я вывожу своих знакомых под масками не с целью сведения счетов, а потому, что так удобнее: когда описываешь персонаж, то представляешь себе знакомое лицо. А еще лучше несколько, и делаешь такого тянитолкая. Кое-кто, безусловно, обижается, скандалит. Главный редактор «Независимой газеты» объявил мне джихад. Из штаб-квартиры Жириновского пришло довольно странное послание. Зато Валерия Ильинична Новодворская и Анатолий Борисович Чубайс отнеслись к своим двойникам в романах Льва Гурского с юмором… Глупо сводить счеты так, как это делает Пелевин: не любимых им критиков он обзывает по-всякому и роняет в сортиры (как это случилось с критиком Басинским). Если человек мне неприятен, я, наоборот, стараюсь его облагородить. Например, Эдуард Лимонов мне не нравится, а Фердинанд Изюмов – веселый, безбашенный и очень занятный персонаж. Или, скажем, журналист Быков мне не нравится, а журналист Баранов – очень симпатичный, ловкий. Сведение счетов вообще глупость…

– Политический роман – это прогноз и предостережение. Часто сбывается написанное?

– Сбывается. Что не всегда мне нравится. Например, я предугадал парадигму смерти генерала Лебедя. Или, когда написал роман «Поставьте на черное» (я закончил его весной 96-го), в нем было невероятное предположение, что президент уволит своего главного охранника. Пока роман шел к читателю, Ельцин уволил Коржакова. И одна из фишек у меня слетела. Или насчет Изюмова-Лимонова – его я подставил под бомбу, а на самом деле он попал под каток правоохранительных органов. А в книжке его сшили из кусочков. Было жаль убивать…

– Выходит, Лев Гурский – совсем не кровожаден?

– Более того, по поводу новой книжки один издатель попенял мне с укором: «Прочитал сорок страниц – и ни одного трупа».

– Вы живете в Саратове, Гурский в Америке, а в романах такая тесная привязка к московской топографии…

– Книжки издаются в Москве, и при нашей системе распространения, когда до провинции их доходит меньше, чем хотелось бы, волей-неволей начинаешь ориентироваться на столицу. Кроме того, Москва – мистическое пространство, где все возможно, все разрешено. Вот некоторые говорят: не люблю Москву. А я люблю: город забавный. Комплекса провинциала у меня нет. Не суть важно, где живешь. Помните, у Лермонтова: «Тамань – самый скверный городишко России. Я там чуть-чуть не умер с голода, да еще вдобавок меня хотели утопить». В Москве со мной тоже случалось всякое...

– С вами как с Арбитманом или с Гурским?

– С обоими... В моем раздвоении личности некая латентная шизофрения, бесспорно, имеется. Но ведь когда человек желает прожить не одну жизнь, а несколько – причем параллельно, – он идет в артисты или в писатели. Никак не в президенты. И не в таксисты, свято верящие, что Лев Гурский, который пишет о наших реалиях, живет в США.

"