ХХ век кровоточит в книге-исповеди Игоря Свинаренко

Анна Берсенева, писатель

В аннотации это ее свойство аккуратно названо брутальностью, но правильнее было бы сказать, что она является отражением чудовищной жестокости и грубости жизни.

Отражение… Это слово очень точно ее определяет. Только следует еще уточнить: зеркалом, в котором отражается российская жизнь - и современность ее, и история - является сам автор, Игорь Свинаренко, проведший детство и отрочество в Донбассе, окончивший школу с медалью, ставший германистом, переводчиком, журналистом - и никогда не изживший в себе того восприятия жизни, в котором на первое место выходит всё, что есть в ней грубого, жестокого, мрачного и страшного. Почему это так, почему он такой - в этом Свинаренко как раз и пытается разобраться на протяжении почти пятисот страниц. И ни в одной из современных книг, беллетристических ли, написанных ли в жанре автофикшн, нет такого безжалостного самопрепарирования. Поскольку в этот процесс естественным образом оказываются втянуты его родные, авторское уточнение: «Уже все умерли, так что можно про это», - не выглядит излишним.

Мысль о том, что грехи отцов влияют на судьбу детей, прямо скажем, не нова, она прослеживается и в беллетристических сагах, и в социальных исследованиях. Но впервые это сказано вот так, в лоб: посмотрите, все душевные уродства и пороки, которые я нахожу в себе, все чудовищные вещи, которые я творил в жизни, буквально генетически вытекают из того, во что ХХ век с его неискупленными преступлениями превратил не абстрактных «отцов и дедов», а моего собственного любимого деда, моего отца, мою мать.

От повествования о жизни деда, ставшего после Октябрьской революции чекистом и служившего в отряде особого назначения, кровь стынет в жилах. Именно сцены чекистских расправ с подробным описанием того, как именно казнили «врагов», и вызывают самое большое желание закрыть и забыть эту книгу. Стоит ли удивляться, что описания пьяных оргий автора-внука полны той самой брутальности, которая вообще-то должна называться пожестче!

А мать?

«Образования, дипломы, карьеры — ничто не смогло вытравить из матери ее рабоче-крестьянскую натуру. Которую унаследовал и я».

А отец, восьмилетним ребёнком оказавшийся на оккупированной территории?

«Вот ребенок голодный. И грязный. Не знает, чем кончится война — и кончится ли вообще когда-нибудь. Где Сталин, Ленин, красные знамена и непобедимая Красная Армия? Всё рухнуло, как и не было ничего. Обман, значит, был кругом! Теперь главные — немцы. А наши при них — какие-то жалкие попрошайки, так? Которых терпят из жалости. Со всей положенной брезгливостью. Отец этого ребенка — на фронте. А там же людей убивают! Если б был жив, то пришел бы и вступился за своих. Да хоть накормил бы. О, сколько я от своих слышал рассказов про возвращение деда! Куда там Одиссею».

Одиссея деда, несмотря на бронь сбежавшего из эвакуации в армию, началась с того, что «перед отправкой на фронт дивизию вывели на тактические занятия. Мороз 30 градусов. Несколько бойцов отстали и замерзли насмерть. Комполка перед строем помянул их:

— Ничего страшного! Это просто идет отсев, за счет слабых. От таких на фронте все равно толку не будет...

Новобранцы выслушали это молча, просто подумали про это, и всё. А что они могли сказать-то?

Кто не замерз, те поехали на Запад, бить немца».

То, что его дед-убийца, в точности как и дед Егора Гайдара, рвался на фронт, конечно, не кажется Игорю Свинаренко случайным:

«Мне в какой-то момент показалось, что деды, оба, пошли на войну, чтоб смыть с себя вину. За ту старую кровь своих, которую они пролили в 20-х. Ту, что вытекла из тел безоружных людей, расстрелянных чекистами. Они, небось, хотели оправдаться, перед собой — так-то их никто не трогал, не винил за это. Ну, убивали, и ладно, «время было такое». Но, видать, что-то их грызло изнутри. Оба хотели наконец повоевать по-настоящему. По-мужски. Как воины, а не как каратели. Может, именно поэтому они с таким упорством рвались на фронт? Мне кажется, мой дед был счастлив, когда из пулемета бил немецкую пехоту. Нет места сомнениям, угрызениям совести — всё ясно, прямо и чисто. Всё — по самым высоким понятиям. По гамбургскому счету».

Однако автор с присущей ему безжалостностью констатирует: ничего искупить не удалось, дела деда живут в его собственных генах. Он чувствует и знает, что сам мог бы расстреливать врагов. Что сам идет по тонкой линии, отделяющей здоровье от безумия, в пропасть которого свалился его родной брат.

«Может, я тоже повредился умом, но в какой-то легкой форме, скрытой не то что от людей, но даже — до какого-то момента — и от меня самого. И да, если человек полностью тронулся, но не подает виду — чем он отличается от «нормального»? Я когда-то вдруг увидел: многие, да почти все странные поступки, убийства, измены, предательства — объясняются не какими-то таинственными причинами, а обычным психическим нездоровьем. Лучше всех это понимал и описывал человек с серьезным диагнозом — Достоевский. И, конечно, на втором месте — Гоголь».

Игорь Свинаренко, конечно, не первый, кто осознал эту страшную связь, и не его первого «наши мертвые схватили и не пускали к живым». Из наиболее близких по сути и по времени - Борис Рыжий, который ни в кого не влюбленный и никем не любимый (сразу вспоминается тошнотворный секс в «Тайне исповеди») думает на могиле своего деда-сталиниста: «Да здравствуют жизнь и скука. Будь проклято счастье это. Да будет походка внука легче поступи деда».

Беспощадность по отношению к себе самому позволяет Игорю Свинаренко и не менее беспощадную прямоту по отношению к другим. К Горбачеву, например. Когда в 1986 году автор безмятежно удил рыбу рядом с Чернобыльской АЭС, генеральный секретарь уже знал о выбросе радиации, из-за которой многие люди обречены были умереть от острого лейкоза. От той самой болезни, которая впоследствии без видимой связи с радиацией убила Раису Максимовну… Становится не по себе от такой прямоты.

Но эта книга и вообще написана так, чтобы от нее становилось сильно не по себе. Самая мрачная сторона жизни, ее изнанка, ее дно предстают на страницах. Мы как-то привыкли относить слова «написана кровью» к книгам вдохновенно красивым. «Тайна исповеди» Игоря Свинаренко кровоточит, как кусок сырого мяса. Как весь ХХ век, который автор сумел пропустить через себя в буквальном смысле слова.