Писатель Виктор Шендерович

– Разрешение мэрии было для вас неожиданным?

– Да, и это неожиданность приятная. Может быть, власть и впрямь поняла масштаб националистической угрозы? По крайней мере, запрет такого митинга в контексте произошедшего на Манежной означал бы прямое пособничество нацистам. Я рад, что этого не случилось.

– Сколько людей ожидаете?

– Митинг санкционирован на полторы тысячи участников, но я ожидаю, что придут больше. Позор на Манежной, открытый выход нацистов, волна насилия на улицах города – очевидная угроза самим основам жизни! Этот общий знаменатель уже объединил самых разных людей. На митинг готовы прийти и стать его лицами те, кого на других митингах мы не видели: Чулпан Хаматова и Евгений Миронов, Кама Гинкас и Генриетта Яновская, Владимир Мирзоев, Алексей Кортнев, Иосиф Райхельгауз... Список пополняется каждый день. Когда возле Кремля начинают малевать свастику и вскидывать руки в нацистских приветствиях, это тот случай, когда надо начать участвовать в политике, а не ждать, когда мы проснемся уже совсем в другом государстве.

– Какие политики и организации готовы участвовать в митинге?

– Политиков я не приглашал. Если они захотят прийти – милости просим всех, кто считает антифашистские лозунги своими! Я надеюсь увидеть многих, но не на трибуне и не с партийными флагами, потому что это не партийная история, а человеческая. Принципиально! В человеческом качестве мы ждем всех. Захотят приехать Путин или Медведев – место найдется.

– Сможете собрать больше людей, чем собралось на Манежной?

– Загадывать трудно. Убежденных антифашистов, разумеется, гораздо больше, чем убежденных фашистов. Но собрать на улице тысячи мыслящих, самодостаточных, взрослых людей гораздо труднее, чем свезти по разнарядке официозную гопоту или зажечь погромными лозунгами несколько тысяч безмозглых пубертатных граждан. К нам придет не толпа, а тысячи отдельных людей, известных и неизвестных. На Пушкинской все будут равны.

– А если придут фашисты и начнут вас бить?

– Если милиция не в состоянии защитить несколько тысяч антифашистов в центре Москвы, значит, мы живем в фашистском государстве, и власть в этом государстве принадлежит тем, кто рисовал свастику на Манежной, и их покровителям, тайным и явным. Надеюсь, что милиция опровергнет ваш пессимистический прогноз. Как организатор митинга я отвечаю, что с нашей стороны никакого насилия, разумеется, и быть не может.

– Но движение «Антифа» по методам борьбы отличается от фашистов ненамного.

– Мне неизвестны случаи гибели мирных людей от рук «Антифа», но предварительную работу с этими людьми я обещаю провести. А вот чтобы фашистов и провокаторов всех видов близко не было возле того места, где мы проводим наш человеческий митинг, – это уже зона ответственности власти и милиции.

– Чего вы ожидаете от митинга?

– Подтверждения простой истины: люди, которые на Манежной кричали похабные ксенофобские речовки, представляют как минимум не весь российский народ. Там от имени российского народа говорили подонки, но внятного общественного ответа им до сих пор не было. В политике, увы, все определяется числительными. Когда Ле Пэн выводил на улицы Парижа две-три тысячи сторонников, Миттеран в ответ выводил семьсот–восемьсот тысяч, и вопрос о том, кто представляет французский народ, снимался. Когда нацисты выводят шесть или восемь тысяч, а мы только ужасаемся, то политики делают вывод, что российский или русский, как хотите, народ – это вот эти, которые на Манежной... И политическая норма начинает сползать в их людоедскую сторону. Мы просто хотим продемонстрировать, что есть и другой народ!

– Одна из московских радиостанций проводила опрос слушателей, и большинство действия фанатов после убийства Егора Свиридова поддержали. Народ с ними, а не с вами?

– Россия сильнейшим образом отравлена ксенофобией. Этот гной копился долго, и преступное бездействие власти, а то и прямая поддержка национализма в лице партии «Родина» не могло не кончиться чем-то вроде Манежной. Но чем, в сущности, случай на Кронштадском бульваре отличается от случая в Кущевской? И там, и там обнаружилась бессильная и продажная милиция, не желающая или не умеющая защитить людей. Ксенофобия – самый простой ответ на вопрос «кто виноват?», и националистические лозунги немедленно сдетонировали погромами. Тысячи нормальных интеллигентных людей после этого продолжают сидеть по домам. А те дома не сидят! Их виднее, но это, разумеется, не вся Россия...

– Большинство?

– Большинство аморфно и течет за силой. Это азбука. И если нет другой силы, оно пойдет хоть за Гитлером. Когда сила исходит от Демушкина и компании, большинство разворачивается туда. Полвека назад черных в Америке не пускали в автобусы, сегодня в Белом доме – Обама. Все это требует ежедневной гражданской работы – в школах, в СМИ, в органах власти, в судах, в парламенте... Сама собой происходит только деградация. Чтобы плохо пахнуть, достаточно просто перестать мыться – тут не нужно никаких усилий. С фашизмом в России на свой страх и риск боролись и борются отдельные люди – в их числе был адвокат Маркелов. Галине Кожевниковой из антифашистского центра «Сова» угрожали каждый день. Власть в этой рискованной работе не участвует. «Наши» называют себя антифашистским движением, но их борьба с фашизмом заключалась в топтании портретов Людмилы Михайловны Алексеевой, травле английского посла и ночных звонках мне с матерными гадостями. Если власть не занимается борьбой с ксенофобией, а общество это терпит день за днем, то на выходе мы получаем Манежную.

– После митинга будет по-другому?

– Когда в начале 90-х на Манежной собирались 300–400 тысяч, политика менялась в течение недели. Когда выходят десятки тысяч, даже это разворачивает политику довольно серьезно. Когда выходят тысячи, на них стягивают со всей страны ОМОН, как было с нами в 2005 году на «Марше несогласных». А когда на демократические митинги выходят одни и те же семьсот человек, это означает, что в политическом плане нас просто не существует. Нет такого рубильника, чтобы им щелкнуть и завтра проснуться в Норвегии, заполненной иммигрантами – черными, желтыми, всякими, но живущей почему-то без погромов. Я отдаю себе отчет, как деградировала общественная жизнь в последнее десятилетие, но все же надеюсь, что инстинкт общественного самосохранения выведет на Пушкинскую многие тысячи москвичей.