Председатель Союза журналистов России Всеволод Богданов

«Откуда бы я знал, что я счастливо живу…»

Богданов: Хочешь знать, что самое трудное в работе Союза журналистов? Это когда приезжают коллеги, и о чем бы ни шел разговор, под конец услышишь: наша работа сегодня никому не нужна, доверие к прессе падает, сужаются ее возможности влиять на общество. Среди журналистов, даже первоклассных, растет неудовлетворенность профессией. Молодежь по-прежнему стремится на журфаки, принимая за журналистику манипуляции политтехнологов, скрытую рекламу, оплаченные интервью со звездами шоу-бизнеса. Нежурналистика занимает сегодня 92–97 процентов медийного пространства. Мне жаль преподавателей журфаков: в мире соблазнов, манящих и порочных, каково учить студентов ответственному отношению к профессии?

Шинкарев: Меня этому учили в стенах «Известий». Осень 1961 года, мой первый день работы в аджубеевской редакции. Провинциальный дальневосточный газетчик, безумно гордый оказаться, как равный, в кругу своих московских кумиров, я вечером спустился в редакционный буфет, и первое, что услышал за чаем от своих идолов, потом моих учителей, была байка. «Скажи, – спрашивают деда на завалинке, – ты счастливо живешь?» – «Счастливо!» – отвечает дед. «А газету «Известия» читаешь?» – «Что за вопрос! – удивляется дед. – Откуда бы я знал, что я счастливо живу?!».

Байку повторяли новичкам не без умысла. В то время Аджубей и его команда разворачивали газету, а за нею всю нашу прессу к жизни обычного человека. К тем, кто делит со страной ее судьбу, но сами не находят справедливости, беззащитны перед произволом властей. Для многих людей, обессиленных хождением по мукам, нигде не нашедших правды, газета оставалась последней надеждой.

Лучшие перья своим трепетным отношением к профессии смущали, предупреждали, возвращали с небес молодых коллег. Учили присматриваться к жизни, видеть и понимать больше многих, чтобы быть вправе передавать опыт. Из доверия журналистов друг к другу начиналось читательское доверие к прессе.

Богданов: Лучшие газеты были духовными центрами отечественной журналистики. Их делали интеллигентные люди для широких масс, а не полусвет – для избранного круга. И когда сегодня на моей любимой радиостанции «Эхо Москвы» кто-то проповедует, что обман оправдан, если ты победил, и ложь бывает во спасение, и зависть двигает науку, я с горечью думаю, что такие игры с народным нравственным чувством вряд ли укрепляют массовое доверие к нашей профессии.

Когда-то «Советская Россия» опубликовала очерк о нарождавшемся типе «новой женщины». Образованной, успешной, хорошо зарабатывающей, далекой от мысли создавать семью. Письма шли тысячами, каждые девять из десяти были от мужчин. Всем не подцензурным русским языком они отчитывали бедную героиню и газету. Будем помнить, о каких временах речь. Женщине никто не отказывал в праве иметь свои приоритеты, но публикация задевала народные, если хочешь христианские, представления о божественном предназначении женщин. Инстинктивный протест был не против ее образа жизни, а против попытки газеты усомниться в традиционных нравственных ценностях. Эта стихийная национальная самооборона меня тогда поразила. Сегодня читатель равнодушен, чаще всего. То ли вообще не читает, то ли слишком далек от него газетный мир, он устал, разуверился.

Великая держава или княжество Лихтенштейн?

Шинкарев: Когда читатели чувствовали себя «глотателями пустот», это было полбеды. А беда началась с ощущения, что вокруг бурлит море ослепительной жизни, а вот мы томимся на одиноком, заброшенном, каторжном острове, до которого брызги не долетают. Я уже назвал водителя автобуса на трассе Иркутск – Ангарск. Человек средних лет, смуглый чалдон, как зовут коренных сибиряков за Байкалом, он говорил, не отводя от дороги узких глаз. «А можешь мне объяснить один фокус? Вот ездишь по сибирским дорогам, долго не видишь газет, и Россия кажется такой большой! А вернешься, откроешь газету, за ней другую, и страна покажется маленькой-маленькой. Почти та же кучка городов, те же артисты, депутаты, олигархи, их семьи, их подружки… Все мне давно знакомые. Будто не великая мы держава, а княжество Лихтенштейн!».

Возможно, такое восприятие от некоторого перебора в газетах «праздников жизни». Их у нас – как в недавние времена «исторических съездов» и пленумов. Светская жизнь, высокая мода, премьеры и т.д. прекрасны и ослепительны. А о кражах у Ксении Собчак, Филиппа Киркорова, Николая Баскова пишут как о пожарах и наводнениях, унесших человеческие жизни. Все смешалось! Боюсь, если у бедняги Киркорова еще раз пропадут часы, в стране объявят трехдневный траур.

Всего этого сверх меры даже в респектабельных изданиях, даже в относящих себя к национальным, другие стороны жизни уходят в тень, за пределы общественного внимания. Там, на обочине, скрытая от сытых взглядов, едва теплится куцая, невнятная жизнь большинства населения. Трудно представить, когда народ работает и работает ли вообще.

И если к таким газетам падает доверие, то, может быть, слава Богу? Может, это симптом? Начало выздоровления общества?

Лучшие перья пишут о том, как жизнь отражается на телеэкране, на сцене, в кино. Мало кто берется изучать ее саму, непосредственно, как этим занимались Анатолий Аграновский, Отто Лацис, Геннадий Лисичкин, Анатолий Иващенко. Не для них были кабинетные умствования. Их влекла живая практика, аналитическая мысль. Они раскрепощали массовое сознание, и с их наблюдениями приходилось считаться властям. Газета получала до 1,5 тысячи писем в день. Вот это был рейтинг, хотя никто из нас этого слова тогда не знал.

Богданов: Я вспоминаю Владислава Старкова, как из тощей газеты общества «Знание» он сделал массовое издание «Аргументы и факты» и поставил мировой рекорд тиража: 40 млн. экземпляров. Перевозбужденный успехом, он мне говорил: «Сева, ты хороший парень, но забудь, никакой журналистики нет в природе. Все это чушь, она никому не нужна. Мы делали тираж потому, что убрали все, кроме коротких: «спрашивают – отвечаем». Это, конечно, была бравада. Старковское издание в сжатой форме копало глубоко. Жаль, Владислав рано ушел из газеты и из жизни.

Шинкарев: В надежде найти справедливость люди стучатся в разные двери, но мальчики с крепкими бицепсами дело знают, дальше порога хода нет. Когда-то была отдушина, общественные приемные при корпунктах газет. Туда шли люди, сгибаясь под тяжестью бед. Вот фронтовик Ангаев, рукав пиджака пуст, руку ампутировали под Сталинградом. Наш, иркутский, живет с семьей в развалюхе. «Говорят: «Видишь, Ангаев, новый дом? Ты первый на очереди». Собираем вещи, ждем. Дом сдают… «Извини, Ангаев, не получилось. Видишь другой дом? Там обязательно, ты первый…Так восемь лет! Я не жалуюсь, не мне одному надо. Но вы скажите: «Слушай, Ангаев, не ходи, не будет тебе квартиры ни в этом году, ни в следующем. Приходи через восемь лет. И я пойму, я подожду. Но зачем со мной так-то?!».

Журналисты подобны актерам: по словам Анатолия Эфроса, они делятся на тех, у кого непроницаемая кожа, и на тех, у кого ее будто совсем нет. Первых, как всегда, больше, но репутацию газете создают вторые. Если помочь кому-то было свыше сил, журналисты старались, по меньшей мере, разделить чужую боль, умягчить душу. Переписка газет с читателями была новой даже по тональности, проникалась со-чувствием, со-болезнованием. Вот бы собрать да издать переписку Татьяны Тэсс, Нины Александровой, Любови Ивановой, Берты.Ольховской, других наших коллег 1960-х – 1980-х годов с их адресатами. Прекрасные были бы уроки взаимного доверия читателей и газеты.

Редакция закрывала глаза, когда корреспондент неделю-другую занимался делом, подобным истории солдата Ангаева. Пусть ей не будет места на полосе, но новоселье у фронтовика, но маленькая победа, но молва по всей области поднимали доверие к газете. Сегодня, говоря о доверии, подразумевают элиту, инвесторов, власти. Другой народ забыли.