Директор Института общей генетики им. Н.И. Вавилова Николай Янковский:

– Николай Казимирович, как всем известно, судьба генетики в нашей стране весьма драматична. В 1940 году был арестован основатель отечественной генетической школы Николай Вавилов, а спустя восемь лет, стараниями Трофима Лысенко получив ярлык «лженауки», она и вовсе прекратила свое существование. С какого момента генетика получила у нас признание на государственном уровне?

– Охаивание генетики продолжалось до снятия Хрущева. Только в 1965 году возобновилось преподавание научной генетики в университетах, восстановились международные контакты, спустя год открылся наш институт. Следующие два десятилетия стали для генетики и молекулярной биологии «золотыми». Если 50–60-е годы – период расцвета физики, то молекулярная генетика стала настоящим «хитом» в 70–80-е. Государство вкладывало в нее большие средства, и многое из того, что мы переводим сейчас в практику, основано на исследованиях, которые были проведены еще в советскую эпоху.

– А как отразились на генетике переломные 90-е?

– Они были колоссальным провалом для всей российской науки, и генетика не оказалась исключением. Последняя конвульсия ее финансирования была связана с программой «Геном человека». Наше государство выделило на нее в первый год 10 млн. долларов. В Америке, которая стартовала в то же время, затратили на первичные исследования 30 млн. долларов. Спустя десять лет в США годовой объем финансирования из государственных источников составлял уже 300 млн. долларов, а в нашей стране – всего лишь около 300 тыс. Без помощи из-за рубежа работать стало невозможно. Это были относительно небольшие деньги, но в несколько раз больше, чем давала наша собственная страна. Припоминаю, что из них я платил сотрудникам надбавки размером около 20 долларов в месяц. Надо сказать, что аспиранты в то время получали меньше 10 долларов. Сейчас те, кто хочет работать в России, такую возможность имеют, хотя и не столь комфортную, как за рубежом.

– Какие позиции занимает отечественная генетика на мировой арене сегодня?

– Довольно бессмысленно говорить, кто главный, потому что наука – это сообщество. Отечественная генетика, биология всегда оставались встроенными в мировой процесс. Что касается оценки международным научным сообществом, то она была и остается весьма высокой. Напомню, что Вавилов был избран председателем Всемирного генетического съезда, хотя его кресло и пустовало, потому что он сидел в то время в тюрьме. Среди нобелевских лауреатов в биологии россиян после революции не было, но были те, кто номинировался и номинируется сейчас на эту премию. Не стоит забывать и о том, что у нас были и есть направления, в которых мы сильны.

– Например?

– Выдающиеся результаты достигнуты в компьютерном анализе генетических тестов, в поиске генов болезней, в биотехнологии. Четверть века назад нами был разработан процесс, который является основой биотехнологического производства аминокислот, и он до сих пор считается лучшим в мире. Раствор из аминокислот широко применяют в медицине для восстановления поврежденных клеток и ослабленного организма. Кроме того, огромные объемы этих веществ используют в животноводстве и птицеводстве. Очень существен вклад российской генетики в разгадку причин болезни Альцгеймера. Работа Е.И. Рогаева по этой теме – самая цитируемая за последние десять лет. А в прошлом году им был открыт ген, регулирующий процессы роста волос человека. Оказалось, ген контролирует молекулу жира определенной структуры, которая отвечает за запуск роста. Если этого не происходит, волосы выпадают. Поскольку за всю историю человечества всегда были востребованными лекарства от снижения умственной деятельности и от облысения, эти разработки обладают большим коммерческим потенциалом.
С будущего года у нас вводится закон о геномной регистрации. ДНК обрабатывают особым образом и получают картинку с полосочками, что-то вроде штрих-кода. По каждой полосочке нужно знать, как часто она встречается, чтобы оценить точность идентификации. Во многих странах накоплены огромные объемы данных по их населению. В России таких цифр нет. ДНК-идентификация необходима при опознании жертв катастроф и терактов, в расследовании особо тяжких преступлений, применима в профессиях, связанных с риском, – в армии, пожарной службе.
В этом году мы завершили разработку автоматизированной технологии, которая помогает определять сорт зерна с точностью до 95%. В каждом зернышке есть так называемые запасные белки, отвечающие за качество конечного продукта. Например, сорт ячменя, из которого варят пиво, имеет определенные свойства. Внешне ячмень весь одинаковый, и если он не того сорта, то все пиво придется вылить в помойку. Те же проблемы возникают при отборе пшеницы, которая идет на хлеб или макароны. Мы научились различать запасные белки и по их генам определили связь с нужными свойствами продукта. В мире такого еще нет.

– С чем в таком случае связано то, что отечественные открытия мало реализуются на практике?

– К сожалению, у нас слабо развиты инфраструктура и культура передачи знаний из области фундаментальной науки в технологии. Вот вам показательный пример. Иран объявил, что его осетр является самостоятельным видом, описав его генетически. Поскольку мы эту рыбу ловим, должны ему за это платить. В результате уменьшены квоты на продажу черной икры из нашей страны. На самом же деле этот вид характеризуется эталонным образцом, который был пойман в дельте реки Урал и хранится в зоологическом музее Петербурга. Но он не описан генетически. Увы, мы не имеем денег на исследования, которые покажут, что у иранцев нет никакого своего вида осетра.

– Много шума было поднято по поводу клонирования человека, насколько это этично. Есть ли в научных кругах разногласия по этому вопросу?

– Пока все клонированные организмы обладают избыточным весом, у них большая частота заболеваний, чем у обычных. Клонируют, допустим, человека, и клон окажется больным и будет нуждаться в помощи, которая потребует денег. Кто должен за это нести ответственность? Ответа на этот вопрос нет. Пока не решены медицинские и экономические проблемы, препятствующие появлению клона, нет нужды обсуждать и этику.

– Очень популярна сейчас и тема опасности генетически-модифицированной пищи. Представляет ли она в самом деле угрозу для человеческого здоровья?

– Эти опасения ни на чем не основаны. Скажем, в Америке, где производится и потребляется основная часть генетически модифицированных организмов, в их безопасности никто не сомневается. Просто когда была создана технология, которая позволила гораздо дешевле производить ту же продукцию, стало ясно, что традиционное производство может рухнуть. В Европе, следует отметить, преобладает традиционное производство. Поэтому и возникла идея о вреде ГМО для будущих поколений. Разве это не проверяли? Да проверяли! Существуют стандартные тесты на мутагенность, канцерогенность, и все генетически модифицированные продукты проходят эту проверку еще жестче, чем обычные. Но срабатывает психологическая установка: вот появилось нечто новое, малопонятное и потому вредное.

– Зачем же тогда писать на упаковках, «не содержит ГМО»?

– Это реакция на опасения людей. Власти страхуются: раз написано, они меры приняли. А ты дальше сам решай. Такая же боязнь была какое-то время после появления консервированной пищи. Теперь она в порядке вещей. Так что это вопрос скорее психотерапии, а не генетики.