Осень диктатора

Потомственный диссидент и антисоветчик, Звиад Гамсахурдиа сильно удивил всех своих сторонников, когда 19 августа выполнил требование ГКЧП о расформировании всех незаконных военных формирований, упразднив Национальную гвардию и переподчинив ее личный состав МВД республики. Официальный Тбилиси, а с ним и вся Грузия, входившая тогда в СССР, замерли в ожидании последствий. И, кажется, только Тенгиз Китовани, отказавшись подчиниться президенту, ушел в ближайшие ущелья с вооруженными национальными гвардейцами. В Грузии наступил очередной политический кризис.

Фотографируя выступления оппозиционеров, я заметил, что Звиад Константинович вел себя очень осторожно на всех митингах, проходивших непрерывной чередой на проспекте Руставели. Стоя на ступенях Дома правительства, Гамсахурдиа выступал достаточно редко, но речи оппонентов выслушивал до конца, спрятавшись за массивными колоннами или за мощными фигурами своих охранников. Когда Гамсахурдиа все же подходил к микрофону, ораторский талант превращал его из президента Грузии в разъяренного и бесстрашного льва! Даже знаменитые слова о том, что врагов «мы победим любовью: они стреляют в нас, а мы будем бросать в них цветы и цветами их победим», говорились с искаженным от ненависти лицом.

В те сентябрьские дни у Дома правительства формировались подразделения новой Национальной гвардии – так называемое «мегрельское ополчение», верное президенту Гамсахурдиа. Хаос у Дома правительства, муравейник из сотен суровых вооруженных людей не позволяли мне пробиться не только к Гамсахурдиа, но даже к его охране.

Но у фоторепортера всегда есть в запасе «последний патрон» – верный способ попасть в недоступное, как многим кажется, место. Это – подарить фотографии нужному человеку. Нечто вроде «фотовзятки». Сняв на одном из митингов президента, таящегося за личной охраной, и напечатав в фотолаборатории дружественной тбилисской газеты снимки большого размера, я рванул к трибуне очередного митинга, на котором выступал Гамсахурдиа. Человек перед сценой, которого гвардейцы называли Рэмбо, превосходивший по количеству пистолетов за поясом и на ремне героя Сильверстра Сталлоне, оценил фотоснимки и представил меня президенту Грузии. «Это я», – сказал Звиад Константинович, с улыбкой рассматривая на фото себя, почти полностью заслоненного телохранителями. «Наверное, это лучший мой портрет», – добавил он. Охрана все слышала, и я был допущен на два дня во все уголки осадного Дома правительства, включая и президентский бункер.

Работать с Гамсахурдиа было очень легко и комфортно. Он абсолютно понимал задачи фоторепортера и даже рабочие совещания с членами Верховного совета Грузии проводил в светлом помещении, а не в бункере. Каждый мой рабочий фотографический день начинался с 8 часов утра в приемной главы государства или на внутреннем плацу Дома правительства, где проходили тренировки бойцов президентской охраны и маневры гвардейцев. День завершался снова дежурством в приемной и ожиданием разрешения на фотосъемку Звиада Константиновича в домашней обстановке, с женой и детьми. Ежевечерний ответ на дерзкую просьбу о семейной фотосессии всегда звучал традиционно виновато и интеллигентно: «Манана сегодня устала».

Эпоха Гамсахурдиа – два года. Это очень краткий период в многовековой истории Грузии. Даже противники первого президента признают, что он честно и преданно любил свою страну. Но за это короткое время президентом Грузии было сделано столько националистических заявлений, граничивших с фашизмом, совершено столько ошибок, что нынешним политикам этой страны вот уже более двадцати лет приходится расхлебывать последствия национальных конфликтов и войн в Абхазии и Южной Осетии. Авторитарный режим, националистические идеи и образ сильного диктатора позволили Звиаду Гамсахурдиа решать государственные вопросы только одним способом – войной. Война была для него «старым проверенным средством» сплочения нации. Война была ответом на экономические и социальные запросы. В конце концов, война ведь все спишет...