Posted 18 мая 2015,, 21:00
Published 18 мая 2015,, 21:00
Modified 8 марта, 02:22
Updated 8 марта, 02:22
Мой день Победы
– Лидка, Лидка, проснись! Стреляют!
Утро было совсем раннее, но взрослых в доме уже не осталось: тетка чуть свет ушла доить скотину, ее старшие дети тоже вовсю трудились – так уж заведено у деревенских. С улицы доносилось пение птиц, шум предрассветного ветерка да иногда глухие, нестрашные хлопки откуда-то совсем поблизости. Ни свиста, ни рева моторов, ни гула падающих снарядов, ни оглушительного треска разрывающегося металла – эти будничные звуки ничем не напоминали те, что сопровождают батальные сцены в кинокартинах о героических бойцах РККА. Но Лиде они были слишком хорошо знакомы.
– Да что ты? Это ведь соседи половики выбивают, – успокоила сестренку Лида. – Не бойся. И не хнычь, кому говорят?
Маленькая Тамара нырнула к ней под теткин полушубок, заменявший одеяло. Лида крепко обняла девочку и напряженно вслушалась. Хлопки становились все чаще, набирали силу крики перепуганных соседей. Все-таки налет.
Это был август 1941 года. В то утро бомбили железную дорогу метрах в трехстах от деревни – там стояли эшелоны с ранеными из Белоруссии. По всей лесополосе немец накидал фугасных бомб, и почва между молодых еще елей, высаженных суровым под стать фамилии дядей Пашей Громовым, стала овражистая. Как гласит старинная традиция любой российской войны, Смоленщине всегда достается первый удар.
Конец лета и начало осени москвички Лида и Тамара Ильины проводили на родине матери – в деревне Колесники под Гжатском. Все понимали, что покой здесь будет недолгим, но в Москве оставаться было совсем опасно – авианалеты на столицу начались еще в июле. Почти сразу на Красной Пресне, рядом с Трехгорной мануфактурой, где жили Ильины, разбомбили пустовавший, к счастью, детский сад. Одно из первых воспоминаний одиннадцатилетней тогда Лиды о войне – гибель прямо на улице физкультурника из пионерского лагеря: вместе с местными мальчишками он уничтожал зажигательные бомбы, которые сотнями оставались на улицах и крышах домов после каждого визита соколов люфтваффе…
Старший брат Коля в июле поступил в летную школу, а девочек – Лиду и Тамару – мать от греха подальше отвезла в Колесники, к родственникам Громовым. В деревне тогда жили относительно мирно, сравнительно сытно, а дети – и вовсе весело. Бомбардировки были редкими – в детской памяти остался лишь тот самый августовский утренний налет.
Ребятни в деревне было много. Все вместе ходили в лес по грибы и ягоды, играли в разные игры – больше всего любили «ручеек» с ребятами по вечерам. В доме у Громовых часто гостила родня из соседних деревень; особенно привечали Любу Круглову с детьми: 17-летней Верой, сорванцом Ваней на год ее младше, Валей, ровесницей Лиды, и совсем маленькой Шурой. Они жили в деревне Кобылкино, по другую сторону железнодорожной линии от Колесников. Любовь Круглова приходилась Лиде Ильиной двоюродной сестрой, хоть и была намного старше.
В конце сентября стало холодать, и мать собралась в Москву за теплыми вещами. Детей решено было поручить Любе Кругловой: у нее в Кобылкине и дом попросторнее, и детей в нем много, и время приглядеть за всеми есть. Но та оставлять у себя девочек наотрез отказалась: «Вдруг что случится – что я с твоими делать буду? У меня своих четверо». Делать было нечего: Мария стала собирать дочерей в путь.
Поезда на Москву к тому времени уже не ходили, так что дорога вышла долгая и трудная. На попутной грузовой машине добрались до Кубинки, уже оттуда кое-как доехали до Москвы. Белорусский вокзал встретил воздушной тревогой; переждали. К ночи наконец очутились дома, на Красной Пресне.
А спустя два дня пришло известие: Гжатск занят немцем, все окрестные деревни – оккупированы.
…В Колесники Ильины вернулись только к концу сороковых. Выросшие слишком быстро сверстницы говорили о том времени разное. Кто-то поведал о расстрелянных стариках; кто-то – о добром и сердечном немецком докторе, которому было совершенно все равно – боец ли вермахта перед ним или русская бабушка. Общими были только голод, горе и изнурительный труд.
Тяжелее всего сложились судьбы Кругловых. Осенью 1941-го 17-летнюю Веру и ее младшего брата Ваньку вместе с другими деревенскими подростками погнали в Германию. К тому времени, когда немецкий эшелон с рабами-детьми дошел до Вязьмы, железную дорогу начали бомбить советские войска. Среди юных остарбайтеров, погибших под советским же огнем, оказалась и Вера…
Ване повезло немногим больше. Ему вместе с несколькими сверстниками удалось бежать, перейти линию фронта и оказаться на передовой советских войск. Красноармейцы отправили юношу учиться на снайпера. Провоевав всего ничего, Ваня Круглов погиб.
Когда ни зерна, ни скота не осталось, мать ребят, Люба Круглова, в поисках пропитания подалась с уцелевшими дочками – 12-летней Валей и совсем маленькой Шурой – в занятую гитлеровцами Вязьму. Местные предупредили, что ходить по городу, пусть и с детьми, опасно: солдаты в каждом русском видят партизана. Так и вышло – вскоре Любу со старшей дочерью Валей привели в комендатуру. Стали требовать листовку-пропуск. Когда выяснилось, что никаких документов у семьи при себе нет, комендант отдал приказ: расстрелять.
Солдат повел Любу и Валю в лес. Мать и дочь плакали, прощались; подойдя к оврагу, который должен был стать их могилой, обнялись напоследок. Видимо, сердце назначенного им палача дрогнуло: «Ну поищите вы еще немного этот клятый пропуск!» – что-то вроде этого, должно быть, произнес солдат на своем языке; его поняли. Ни на что особенно не надеясь, Валя в очередной раз запустила руку в карман вязаной кофты и… нащупала смятый, вытертый клочок бумаги. Это был пропуск – тот самый, который Кругловы никогда не получали. Как он оказался в ее кармане – одному богу известно.
Любу и Валю помиловали и отпустили. Но самое страшное было впереди. Когда Кругловы ни с чем вернулись в Кобылкино, деревня стояла опустевшая: оказалось, всех окрестных стариков и детей согнали в сарай, заперли и сожгли.
***
Сестрам Лиде и Тамаре Ильиным с матерью предстояло пережить четыре голодных и холодных года в Москве. Были и выбитые стекла в доме на Красной Пресне, заколоченные фанерой, и сухая морковь вместо чая, и очереди за тарелкой вермишелевого супа на пустом бульоне с ложкой подсолнечного масла, и ночи в бомбоубежище, и вечные гости со свежими новостями с фронта: номер «Правды» с очерком «Таня» о Зое Космодемьянской читали всем домом. Брат Коля вернулся, к счастью, толком не повоевав: в летчики не взяли по состоянию здоровья, так что работал при штабе. Потом настала мирная и, наверное, счастливая жизнь.
Лето моя бабушка Лидия Дмитриевна всегда проводит в Колесниках. С каждым годом там всё более одиноко: местных не осталось, дачники тоже как-то повывелись. Один из оврагов, которые остались от той августовской бомбежки, со временем заполнился водой из маленькой местной речушки. Этот пруд я хорошо знаю – там водятся пескари, и однажды в детстве мы с братьями и сестрами даже выловили одного. Безмолвными свидетелями войны были и две исполинские липы, которые росли посреди Колесников к тому моменту уже лет четыреста. Сверстники моей бабушки едва ли могли обхватить их стволы, взявшись за руки втроем; спустя полвека нас и вчетвером не хватало. Эти липы застали всех, кто когда-либо почитал недружественным визитом страдалицу Смоленщину – и поляков Сигизмунда III, и шведов Карла XII, и армию двунадесяти языков Наполеона, и гитлеровские войска. Несколько лет назад их срубили – так что, быть может, и не будет на этой земле больше войны.