Posted 16 июня 2014,, 20:00

Published 16 июня 2014,, 20:00

Modified 8 марта, 04:06

Updated 8 марта, 04:06

Писатель и преподаватель литературы Дмитрий Быков

Писатель и преподаватель литературы Дмитрий Быков

16 июня 2014, 20:00
Редакция «НИ» продолжает дискуссию по поводу возможного создания единых школьных учебников по гуманитарным предметам. Для учителей литературы появление единого учебника будет не более чем очередной реформой, каковых многие педагоги пережили уже десяток, рассказал «НИ» писатель и преподаватель литературы в московской шк

– Как вы относитесь к идее создать единый учебник литературы?

– Никогда, даже при советской власти, учебник не был сколько-нибудь надежным ориентиром. Нам повезло, что сейчас в нашей школьной литературе есть идеальный учебник для 10–11 классов – двухтомник Игоря Сухих. Он сочетает огромное количество литературоведческого материала с полным нейтралитетом в его изложении. Кроме того, любой учитель всегда назначает ученику и свои предпочтения: например, в советской литературе мы вообще свободны в выборе – от нас требуется «на примере одного-трех произведений советской литературы» раскрыть тему войны, тему родины, тему революции. Кого хотим – того дадим: хотим – Дмитрия Фурманова, хотим – Александра Фадеева, хотим – вообще Юрия Лебединского. Можно назначить любой учебник литературы, но все равно учителя не будут учить по учебнику. Когда мне надо давать «Как закалялась сталь», то я советую книжку «Обрученные с идеей» Льва Аннинского, а не какой-то учебник. И концепция, и учебник придуманы исключительно для внешних целей. А наша внутренняя практика остается нашей.

– Для каких внешних целей?

– Для поддержания того имитационного процесса, которым занимается российский парламент. Для этой цели он упраздняет курение, запрещает мат, усиливает какие-то духовные скрепы, но это не имеет никакого отношения к реальным проблемам страны. Страна сама решает свои проблемы – без участия парламента. А он имитирует борьбу за духовность, за литературу, за то, чтобы школьники читали одно и не читали другое! Деятельность депутатов происходит на острове Лапуту (есть такие летающие острова у Джонатана Свифта в «Путешествиях Гулливера»). На острове есть лапутянская академия – она летает где-то очень далеко, и совершенно не нужно, чтобы она опускалась на землю.

– Есть ли в педагогическом сообществе запрос на новую концепцию обучения литературе?

– В педагогическом сообществе есть запрос на одно: «Ребята, оставьте нас в покое». В школах сейчас остались люди, которые прошли через 10 школьных реформ начиная с 80-х годов: перемена курса, перестройка, смена парадигмы всего преподавания литературы, замена Шаламова, Гроссмана и Платонова новыми патриотическими веяниями – мы все это ели большой ложкой. Если мы уже выварились во всех этих водах, то нас единым учебником не запугаешь.

– Многие учителя литературы опасаются, что в едином учебнике произведения будут рассматривать не с точки зрения художественной ценности, а с нравственных позиций. Разделяете эти опасения?

– Идея о том, что надо оценивать литературу не с эстетических, а с нравственных позиций, не нова. И реакционеры, и некоторые революционеры думали, что качество литературы определяется тем, учит ли она добру. Лев Толстой считал, что надо писать притчи и басни, которые крестьянину бы объяснили вред пития. Но это все очень глупо, это относится ко временам детства литературы. Неоднократно доказано, что литература, которая плоха в формальном отношении и хороша в содержательном, как правило, свои задачи не выполняет. Более того, обычно она имеет противоположный эффект – и тогда возникают неприятные явления, как в басне Маршака: «Мы с вами книги детские видали, пробитые насквозь гвоздем морали. От этих дидактических гвоздей нередко сохнут книжки для детей».

– Мы это уже проходили?

– Проходили. У апологетов этой идеи очень инфантильное представление – они реально полагают, что книга должна учить добру. Например, якобы «Анна Каренина» учит нас, что «женщине не следует гулять ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом, когда она жена и мать». На самом деле роман Толстого учит совершенно другому. Роман заканчивается самоубийством Анны и попыткой самоубийства Левина, который приходит к кризису, еще более глубокому, чем у нее. Мораль Толстого очень проста: «Мне отмщение и Аз воздам». Не человеческое общество решает, кто прав. Перед богом правота определяется по другим критериям: прав тот, кто проживает свою жизнь с максимальной честностью и последовательностью. Анна перед богом права, а Левин становится прав только тогда, когда говорит, что «моя жизнь наполнена тем смыслом, который я властен вложить в нее». Если вы придумаете для себя смысл жизни и будете жить в соответствии с ним, то вы правы, а если живете бессмысленно, то ваша жизнь пуста, и вы пузырек, возникший в пространстве непонятно зачем. Смысл художественной литературы неоднозначен и к этике не сводится никогда. У бога одна этика, у человека – другая. Нравственность – это правила, которые люди в разных странах и в разные времена придумывают для себя. Пушкин говорил: «Поэзия выше нравственности или, по крайней мере, совсем иное дело». Литератор же общается с этикой божественной, а не с этикой человеческих правил хорошего тона.

– Глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви и общества Московского Патриархата Всеволод Чаплин призвал дать Церкви возможность участвовать в разработке учебников. На обсуждении концепции преподавания литературы в Общественной палате религиозная составляющая также выпячивалась. Как вы относитесь к участию Церкви в составлении светских учебников?

– Надо разделять мораль современной РПЦ и огромную церковную историю. Конечно, Церковь должна участвовать в литературном образовании: у нас 1000 лет христианской культуры! Без религии русскую литературу понять нельзя. Школьники не поймут, почему Толстого отлучили от церкви и как это связано с его художественным методом. Если бы появился богослов – умный, авторитетный, причем филолог такого же класса, как Игорь Сухих, который бы сумел написать хороший учебник на тему «Христианство в русской литературе», он бы смог, например, прояснить сложные отношения Пушкина с христианством. А в литературе XX века есть существенная тема – место Магдалины в евангельской истории. Мы знаем, что Мария из Магдалы вела грешную жизнь, раскаялась и пошла вслед за другими учениками Христа. Она знает только один вид любви, и она с этим видом любви пытается прийти к Христу. Пастернак написал об этом «Доктора Живаго», где Лара – это Магдалина, а Юра – новый, современный Христос, и вывод сделан очень страшный: любовь между Магдалиной и Христом возможна только во время великих потрясений, а в остальное время их затягивает и губит повседневность, и они не могут принадлежать друг другу. У Блока апостолы убивают Магдалину – об этом поэма «12»: Андрюха и Петруха убили Магдалину, которую в поэме зовут Катькой. Убили, потому что любовь отвлекает их от служения Христу. Леся Украинка в поэме «Одержимая» трактует так: Христос призывает к всепрощению, а женщина, принципиально честная, говорит: я не могу прощать фарисея, не буду любить твоих врагов, и я за тобой в этом не пойду – ты их прощаешь, а они тебя убьют. И в конце ее побивают камнями, а она говорит: «Не верю, что воскрес – не стоите того вы». Как официальная церковь может к этому относиться? Тут нужно серьезное богословие – думать, чем любовь земная отличается от любви христианской и почему путь Магдалины к Христу настолько сложен. Что могут сказать об этом Всеволод Чаплин или Тихон Шевкунов?

– Павел Пожигайло (разработчик концепции преподавания литературы в школах и вузах) считает, что «литература – это предмет о человеке, поэтому на уроках нужно воспитывать нравственность и патриотизм». О чем предмет «литература», по-вашему, и должна ли она что-то воспитывать?

– Смотря что вкладывать в понятие «воспитание». Должна ли она менять мир – да, безусловно. Она должна нравственно, философски, социально влиять на читателя. Но она делает это своими способами – не прямыми, не лобовыми. Она не говорит: «Ходи сюда – не ходи сюда». Литература рассказывает, как прекрасно зимнее утро, и почему-то после этого нам хочется жить. Литература – способ введения читателя в транс определенного рода: в поэзии это более откровенно, в прозе – менее. Даже если литература хочет учить добру, всегда получается по словам Алексея Толстого: «Честность, стоящая позади моего писательского кресла, говорит мне: «Не пиши хорошего конца, поставь точку». Это финал «Ибикуса».

– Так ли принципиален учебник на уроках литературы, если все зависит от учителя?

– Учебник бывает нужен в основном для понимания контекста, в котором появилось произведение. Нужно знать, что такой-то роман Достоевского возражает такому-то роману Алексея Писемского, корреспондирует с такой-то книгой Лескова. «Бесы» не на пустом же месте появились: они возражают «Взбаламученному морю», прямо полемизируют с Тургеневым. А если дети не читали «Призраков», они не поймут, что на литературном вечере читает Кармазинов. Если учебник дает контекст – благо ему, если нет, то хороший учитель должен сам уметь это рассказывать.

– Если единый учебник все же появится, как учителя это воспримут?

– Подавляющее большинство будет преподавать, как и преподавали. Московские словесники – это очень небольшой круг: мы все друг друга знаем, бегаем друг к другу на уроки посмотреть, кто как справляется с трудностями процесса. Я к Евгению Ямбургу и Льву Айзерману хожу, все мы ходим к Сергею Волкову, а Волков ходит к нам. В регионах учителей еще меньше, они работают в еще более тесной связке. Зачем нам учебник?

– Как вообще преподавать литературу современным школьникам?

– У нас есть живая проблема – как сделать, чтобы школьник на уроке не тыкал пальцами в гаджет, а слушал учителя. Наличие гаджета вообще сделало учителя ненужным – школьник откроет Интернет и все прочтет, скачает из банка рефератов, что ему нужно, и у него от зубов отскочит какая-нибудь тупая концепция. Лекция как жанр стала уделом взрослых, которые могут долго слушать. А в классе учитель должен на каждом уроке устраивать живейшую дискуссию, чтобы ученики все время спорили, постоянно делились собственными догадками. Я дошел до того, что стал запрещать чтение отдельных текстов – это единственная гарантия того, что они их прочтут. Чтобы заставить детей прочитать русскую классику, нужно объяснить, что это связано с их жизнью, что многие девочки не наделают грубых ошибок, узнав историю Татьяны Лариной. Ведь Онегин, как всякая пустота, страшно привлекателен. Но как доказать, что Онегин – отрицательный персонаж, что Пушкин ненавидит Онегина, что он – надменный бес, что он пародия? Или показать, как выстраивается ряд: Онегин (река Онега), Печорин (река Печора), Рудин (река Руда), Волгин (Волга). Кто следующий? Ленин (река Лена)! Ленин делал себя по этому образцу, Волгин – его идеал. А Самгин (река Самга) – следующий тип лишнего человека: у Горького нет случайностей. Надо объяснить, что это – тип человека, оторванного от жизни, жаждущего реализации своих концепций, своего превосходства. Нужны методики, которые позволяют учителю отличаться от компьютера. Нужен учитель, с которым интересно.

"