Профессор Сергей Капица

– Вы как-то признались, что никогда не считали себя популяризатором науки, поскольку популяризаторство – это доведение до масс научных сведений. Чем же вы тогда столько лет занимались в своей передаче?

– Я занимался проблемой влияния науки на общество. Информация при этом, конечно, распространялась, но не она была главной целью. В основе всех моих передач лежали беседы с крупными учеными. Мне говорили: «Зачем вы приглашаете на передачу ученых с мировыми именами, когда вещи, о которых они рассказывают, известны любому квалифицированному человеку?» Да, но оценки того, с кем я беседовал, его понимание проблемы и то, что за этим стоит, меня больше всего интересовали. То есть огромную роль играла и играет личность...

– Хорошо общаться с великими, если есть с кем. Как вы относитесь к «утечке мозгов»? Для российских ученых это трагедия или спасение?

– Для ученых, конечно, – спасение. Ведь это единственное, что они могут сделать. Именно потому, что научные достижения становятся общим достоянием, ученых нужно особо ценить. Не буду ходить далеко за примером. Мой старший внук окончил один из лучших факультетов в стране, а может быть, и в мире, по прикладной математике, был третьим в конкурсе дипломных работ. Его оставили в аспирантуре, положив стипендию 1,5 тыс. руб. А приятель внука, одновременно окончивший химфак, подал документы в аспирантуру Колумбийского университета и получил стипендию 1,5 тыс. долларов. У меня была беседа с министром финансов. Он меня спросил, сколько, на мой взгляд, нужно платить ученым. Я говорю: «Столько же долларов, сколько вы сейчас платите рублей». – «Вы серьезно?» – «Абсолютно!» По-моему, я его не убедил.

– А у вас не возникало желания задержаться в какой-нибудь стране, если не навсегда, то надолго?

– Нет. В начале 90-х, когда у нас был полный распад, я почти год занимался при поддержке английского Королевского общества проблемами динамики народонаселения. Жили мы с женой там довольно скромно по их понятиям, хотя, конечно, комфортнее, чем в России. Но мыслей, как вы сказали, «задержаться», не было.

– Сравнивая наше время с годами, когда вы начинали, можете ли вы сказать, что мы потеряли в области науки?

– Темп. И людей. Самое важное. Вспомните, что было с наукой в Германии после поражения в войне. Экономика заработала быстро, а наука восстанавливалась очень долго. Потому что была разгромлена система. Но мы их перещеголяли, разгромив науку, в которой спустя несколько лет после войны совершили прорыв. Наша современная наука – удел стариков. Деды учат внуков. Когда я был назначен заведовать кафедрой, самой мощной в стране, мне было 35. Ректору – 37. Все ассистенты – моложе 30 лет. Мы взрослели вместе со студентами. Сейчас такое представить нельзя. Миллиард долларов выделили на строительство нового здания МГУ. Удваиваются площади. Но кто будет там преподавать? Преподавательский состав надо не удвоить – удесятерить. А большинство преподавателей – люди пенсионного возраста.

– До сведения власти удается эти простые истины довести?

– В меру возможности доводим. Но впечатление такое, что Васька слушает да ест.

– А может, дело в том, что ученые считают приоритетными одни направления, а власть – какие-то совсем другие?

– Они вообще не видят приоритетов. У них очень короткое мышление. Могли бы мы сегодня осуществить план ГОЭЛРО? Могли бы сделать атомную бомбу? Такие программы рассчитаны на долгие годы, и нужно иметь какие-то заделы, которых у нас нет, – ни кадрового, ни организационного, ни административного. Не все упирается в деньги. Надо начать с осознания кризиса, который пережила страна. Может, тогда станет понятно, почему американцы ежегодно получают Нобелевские премии, а мы – нет.

– Причем большинство их лауреатов – эмигранты.

– Совершенно верно. Абрикосов, мой ровесник, уехавший в США, когда ему было уже за 60, получил Нобелевскую премию за работы, которые сделал в Советском Союзе. Видимо, там он обрел иной статус, чем имел здесь. Ученый человек, всегда в России привечаемый властью, сегодня брошен ею на произвол судьбы...

– Сергей Петрович, люди в академических институтах с тревогой ожидают аттестации, когда кто-то будет выводиться за штат, чтобы оставшимся стало жить лучше. Сегодня принцип «лучше меньше, да лучше» в науке эффективен?

– После войны в СССР несколько раз повышали оклады научным работникам. При этом штаты не сокращали – наоборот, увеличивали. Ну, уволят завтра всех стариков. У них будет пенсия от силы 3 тысячи. Наша с женой близкая знакомая, вдова академика Векслера, одного из величайших советских физиков, получает академическую прибавку к пенсии за мужа 300 рублей. Это видят все, и это деморализует всех. Особенно молодежь, другим глазом видящую Куршевель. Ваши коллеги много писали об этой скандальной истории, но никто не сказал о том, что Норильск, с которым Куршевель напрямую связан деньгами, буквально стоит на костях – это один из самых страшных лагерей горно-рудной промышленности. Вот откуда нужно идти, чтобы видеть верную перспективу. Тогда и новое поколение в науке появится.

– СМИ часто пишут о генной инженерии, о стволовых клетках, чуть ли не о создании эликсира бессмертия. Как вы относитесь к этой проблеме?

– Я не очень верю в бессмертие. Мозги после 80 лет уже не так работают – зачем жить еще 80, тем более 160? Мне 14 февраля исполнится 79 лет, и я не могу похвастать, что чувствую себя, как в 29. Дело не в сроке жизни, а в более глобальном процессе. Человечество находится на грандиозном перепутье, подобного которому не было никогда. Мы уткнулись в новый рубеж истории, причем очень короткий – всего в 100 лет, и мы половину его уже прошли. СССР развалился именно вследствие этого процесса, а вовсе не оттого, что члены политбюро дружно впали в маразм. Наше руководство все чаще говорит о демографических проблемах, но – в чем его заблуждение – говорит как о неком специфически российском явлении. Это не так. Во всех развитых странах ситуация не лучше и не хуже. Там только живут намного дольше. Мужчины в Японии переживают наших на 20 лет. Но рождаемость везде сокращается. В Испании число детей на каждую женщину сегодня – 1,2, в Германии – 1,41, в Японии – 1,37, у итальянцев, несмотря на молитвы Папы Римского, – 1,12, у нас – 1,3, в Украине – 1,09. Тогда как для простого воспроизводства нужен показатель 2,15. Вот, наверное, самая серьезная проблема человечества, но люди избегают о ней говорить: мол, это политически некорректно...