Прости меня, мама

Евдокия сидела на краю лавки и молча наблюдала за сыном... Вот какой хороший он у неё вырос, умный, заботливый, сильный. Семья у него хорошая. Заботливая и хозяйственная жена. Дети умные и послушные. Сам, ух какой работящий.

Ей было трудно представить, что он сможет за три недели отремонтировать крышу дома, заменить покосившийся забор и поменять полы в свинарнике.

Как она не просила своего Юрика не нагружать себя лишними хлопотами, он не в какую,

- Мама, что это я буду без дела сидеть, когда столько дел в хозяйстве.

Сын давно был в материнском доме за старшего. После смерти отца ему пришлось с самого детства взвалить на свои, ещё не окрепшие плечи, недетскую работу. Иначе и быть не могло, ведь две младшие сестры – двойняшки, только собирались идти в школу, а ему, как – никак шёл уже пятнадцатый год.

Мать конечно из последних сил выбивалась, пытаясь, как можно больше домашней работы взять на себя, но сын даже и слышать об этом не хотел.

- Мама, сама подумай, как это я, здоровый мужик буду дома сидеть за книжками, а ты будешь надрываться, работая для нас.

- Юра ну что тут такого, я мать - мне и работать, а ты способный, тебе учиться надо, а не быкам хвосты крутить, - не унималась мать. - Ведь ты лучший ученик в классе был, а тут твоя учительница приходила с жалобой, что ты, мол, часто на уроках спишь, домашние задания не делаешь. Мне стыдно по деревне ходить.

- Хорошо мама, больше жалоб не будет, тебе больше никогда не будет за меня стыдно, - сказал Юра и вышел из избы.

С той поры Юра стал учиться ещё лучше, но это не значило, что он перестал работать по хозяйству.

Могло ли быть иначе, ведь он хорошо видел, что мама вставала в пять часов, чтобы успеть растопить печь, приготовить завтрак, накормить скотину и бежать на работу.

А работа и для мужика была тяжела. Заготовка торфа требовала недюжей мужской силы, но когда у тебя дома сидят голодные рты – выбирать не приходится, ибо альтернативе приличному заработку на более лёгкой работе не было.

Юрка тоже не сидел, сложа руки. После того как мать уходила, он вставал и собирал на стол нехитрый завтрак, чтобы накормить своих сестёр, поесть самому и, собрав книги отправиться в школу, расположенную в четырёх километрах .

После окончания урокав Юра бежал домой. Ему ой как хотелось погонять на поляне с соседскими мальчишками мяч или полежать на песочке после купания в реке. Но, он возвращался домой к своему хрюкающему, мычащему, кукарекающему хозяйству и вечно хныкающим сестрёнкам, которых надо было накормить, а потом поиграть с ними, чтобы они, играя самостоятельно, не натворили какой-либо беды.

Учительница перестала жаловаться Евдокии на сына, только замечала при редких встречах на деревенской улице: «Ваш Юра стал учиться хорошо, даже можно сказать, лучше всех в классе, вот только почему-то стал более замкнутым и мне кажется, немного похудел».

У Евдокии голова шла кругом от таких слов, материнское сердце млело от счастья, слушая похвалу в адрес сына, но в то же время ей было стыдно оттого, что она не могла обеспечить своему растущему ребёнку должного питания.

- Ирина Георгиевна, я его и так и этак упрашиваю, даже заставляю кушать, а он не в какую. Не хочу и все тут. Даже не знаю что делать? Может Вы, что подскажите?

- Ну, если он Вас не слушает, то мои советы тут вряд ли помогут.

Ирина Георгиевна посмотрела в глаза Евдокии, и они поняли друг друга.

Так и прошло Юркино детство, в недетских трудах и заботах. Как потом ни старалась мать подложить сыну кусочек получше в тарелку, тот неизменно отказывался.

Юрка успешно закончил школу. И несмотря на то, что был очень застенчивым, необщительным, худеньким пареньком - поступил, к огромной радости Евдокии в политехнический институт.

Каждое лето Юрка, после сессии возвращался домой и занимался ежедневным тяжёлым крестьянским трудом. Хозяйство от этого богаче не становилось. Но только оно одно и могло обеспечить его учёбу в городе, потому что прожить на одну стипендию, было практически невозможно. Рассчитывать на материальную помощь от матери, он не хотел, да и не мог, ибо знал, что у матери в кошельке и так негусто, а ведь были ещё и младшие сёстры.

- Когда это было, - думала Евдокия, украдкой вытирая кончиком платка, так некстати набежавшую слезу.

- С чего это я так расчувствовалась, - думала она, переводя взгляд с сына на невестку, а потом надолго задерживалась на своих внучках. Нет, не напрасно она столько лет страдала. Вот оно счастье, сидеть в окружении своих родных и близких. Жаль только, что они так редко приезжают. Вот и этот раз она так долго ждала. Казалось, что вот-вот должны приехать и на тебе, опять приезд откладывался…

- Что–то твои дети к тебе давно не едут, – трепались злые соседские языки, и она как могла, пыталась сгладить неловкость.

- Ну, подумайте, Юра работает на заводе, ответственность большая. К тому же у него в подчинении много людей, он и домой поздно приходит, а уж ко мне, старухе, выбраться в деревню, тем более некогда.

Говорить то говорила, а у самой на душе неспокойно: «Как могло случиться, что самые родные люди так редко приезжать стали. Работа работой, но к матери в гости, можно приехать».

Одна отрада – внучки на каждые каникулы приезжали. Тут она уже летала от счастья.

Нельзя сказать, что она была обделена внимание со стороны своих детей. Дочки жили в райцентре и приезжали к матери с детьми часто. Но это было обыденно и естественно, как дыхание, но те, кого она ждала месяцами, всё не ехали.

В этот раз всё было необычно и как никогда радостно. Приехали всей семьёй. Её Юра, в котором она души не чаяла, постоянно находился рядом, выполняя все её желания, практически с полуслова. Каждую ночь, когда все в доме засыпали, они усаживались на кухне и до первых петухов разговаривали, вспоминая прожитые годы, то со смехом, то со слезами на глазах. Одну странность, произошедшую в её сыне, она отметила для себя. Стал он часто задумываться и в эти минуты как бы пропадал куда-то, а потом быстро-быстро искал глазами её, слегка краснел и отводил свой взгляд в сторону.

Днём Юра не выпускал из рук пилу, топор, молоток. Всё стучал, пилил, строгал - приводя в порядок нехитрое материнское подворье, за что она не раз пыталась его поругать.

- Юра, неужели ты ещё не наработался? Двор у меня конечно не новый, но простоит ещё не один десяток лет – на мою жизнь хватит. А ты бы лучше на речку сходил, небось, уже забыл какая вода мягкая в ней, - пыталась остановить она своего сына.

Ну не могла она себя простить за то, что у её Юры практически не было детства. И она вроде не виновата, и он не жаловался, а вот жгло в груди, и деться от этого чувства было некуда.

Сын уже давно говорил ей, чтобы она не мучилась, вспоминая прошлое.

- Мама, ну не одни мы так тяжело жили. И не только в нашей семье был подросток за главного мужика. Так что теперь делать? Жизнь-то не стоит на месте, тем более и хорошее было в нашем прошлом. Не мучайся и не вини себя ни в чём. Сейчас живём хорошо, будем жить ещё лучше.

Она соглашалась, кивая головой и утирая кончиком платка слезы, выступавшие из глаз, казалось высушенных навсегда, про себя думала: «Кровинушка ты моя родная. Это ведь из-за меня ты света божьего не видел. Как же я смогу свой грех искупить, если не окружу тебя, хотя бы сейчас заботой и вниманием?»

Время шло медленно, но сегодня она с особой тоской почувствовала, что через два дня дорогие гости уедут, и она буде простаивать в любую погоду часы у калитки в ожидании почтальона, который как, всегда проходя мимо, скажет, поправляя висящую на плече сумку с газетами и письмами:

- Евдокия, что стоишь здесь как солдат на посту? Неужели ты думаешь, что я обойду, твой дом стороной, если в моей сумке для тебя будет лежать радостная весточка?

- Да не трудно мне, Семёныч, постоять у калитки, тем более что сама собралась в магазин, вот по пути и встретились, - пыталась оправдываться Евдокия.

- Ну-ну, - пробурчит для порядку старик в свои генеральские усы и, спрятав взгляд под козырёк видавшей не один год службы фуражки, медленно пойдёт к более счастливым соседям.

Вот и уехали.

Она сидела за столом, застеленным белой скатертью, подаренной невесткой и перебирала своими сухонькими пальцами старые письма. Беря по очереди, такие родные, прижимала их щеке и, устремив взгляд на стену, сплошь увешанную фотографиями своей многочисленной родни, вспоминала каждую строчку, каждую буковку, содержащуюся в любом из конвертов. Ей уже не надо было читать и перечитывать письма, их содержание она знала наизусть.

Так Евдокия и будет коротать длинные осенние и зимние вечера, перебирая свои согревающие душу сокровища. Иногда она будет приглашать соседок на посиделки с чаем послушать содержание нового письма. У соседок так было заведено. Если кому-либо приходит письмо, то все идут к счастливчику в гости, отметить событие. Ну не могли старики переварить такую радость в одиночку. Те, кому не писали, были счастливы уж тем, что если не о них, то о подобных им стариках помнят. Слушая чужие письма, они считали себя членами одной большой семьи, в которой одна радость делится на всех. Много ли надо одинокому человеку?

Прощаясь, сын просил мать сильно не переживать из-за того, что он редко приезжает к ней:

- Мама, прости меня за редкие мои посещения. Я всегда стараюсь, но не всегда удаётся справиться с делами, вот и откладывается приезд. Зато жена, девочки будут чаще приезжать. А я уж постараюсь каждый месяц писать тебе письма, что бы хоть как-то искупить своё отсутствие.

Во время разговора сын был необычно бледен, и мать что бы сгладить неприятный для сына разговор, перебила его:

- Ну что ты Юра, вот ещё что удумал, извиняться предо мною. Неужто я не понимаю. А вот за письма спасибо. Два письмеца, буду считать как один твой приезд. Езжай с богом, лишь бы у тебя всё хорошо было.

На том и порешили.

Письма приходили регулярно. Из них она узнавала, что у сына всё в порядке. Намечается повышение по службе, а значит, предстоят курсы повышения квалификации. Намечается выпуск новой продукции и как следствие, командировка на завод, выпускающий подобную продукцию, расположенный в другом городе.

Письма шли часто, даже очень часто. Только сын не ехал. Приезжали на Новый год внучки. Пробыли несколько дней и уехали. Только Евдокия отметила про себя, что они были какие-то очень невесёлые, но, не смотря на это, говорили о том, что дома всё очень хорошо.

На восьмое марта приехала невестка, поздравила с праздником, передала от сына подарок и засобиралась домой.

-Наташа, что это Юра не едет, да и ты вроде как не рада меня видеть? Что так быстро собираешься ехать? Не случилось ли чего? Сердце Евдокии было очень неспокойно, но невестка вселила уверенность, в то, что у них в семье всё хорошо, а не едет сын, так в Москву вызвали.

В конце апреля Евдокия заболела. Сначала подумала, что, как обычно, немного похворает, всё и пройдёт. Но не тут – то было. Приехали дочки и решили, что ей надо лечь в больницу. Надо так надо. Об одном просила она, чтобы Юру не пугали и не срывали с места.

- Ничего страшного нет, полежу недельку другую, поправлюсь, вот тогда пусть и приезжает. А так, что на меня, такую хворую смотреть.

В этот же день пришло письмо от сына, и его принесли Евдокии в палату.

В нём он писал, что ну никак до мая приехать не сможет, неполадки с новой продукцией. А вот после праздников, обязательно приедет.

- Ну вот, что я говорила, - стараясь не заплакать, промолвила Евдокия, - занят мой сын серьёзными делами, а вы ещё и старушечьи проблемы на него хотите навешать. Как проблем поубавиться, так и приедет.

Евдокия ещё не знала, что жить ей осталось всего ничего и вряд ли ей удастся пережить майские праздники. Она верила в одно, что у Юры всё хорошо и рано или поздно, но он приедет.

Главврач отозвал дежуривших у кровати Евдокии дочек в другую комнату и посоветовал послать брату телеграмму,

- А то может быть случится и так, что и в живых он мать не застанет, - проговорил доктор, - что-то мне её состояние очень не нравится.

Старшая, Оля, сбегала на почту и отправила телеграмму. Там же для матери уже лежало письмо от Юры.

- Опять одни оправдания, - подумала она, - ей не письма нужны. Сам бы приехал, а то неровён час, не успеешь. А она тебя всегда больше нас любила.

Оля заплакала, то ли от обиды что мать не любила их с сестрой, так как Юру. То ли от того, что они ничем не могут помочь своей умирающей матери, но схватила письмо и побежала к матери в больницу.

- Мама, от Юры письмо,- входя в палату, запыхавшись, сказала Оля и передала конверт.

- Чем, это вы так напугали сына, что он чуть ли не каждый день мне письма пишет,- тихим голосом проговорила Евдокия. – Откройте мне окошко, я хочу сама прочитать. Тем более в конверте фотография лежит.

Оля отворила окно, подняла подушку под головой матери повыше и отошла в сторону, что бы не мешать.

- Что это вы отходите, я вслух читать буду. Присядьте на кровать.

Она открыла конверт, вытащила из конверта фотографию. Письмо осталось в конверте, да и не до него было, когда с фотографии на неё смотрел улыбающийся сын.

- Ну, вот и хорошо, два подряд письма, как один приезд. А то заладили, не едет, не едет, - сквозь слипающиеся губы проговорила Евдокия, беря в руку конверт, - что же ты мне сыночек скажешь. Она вытащила трясущимися руками письмо из конверта, и начала читать:

- Прости меня мама…, - письмо выпало из её рук и, слегка кружась, полетело на пол.

За гробом с телом Евдокии шла малочисленная процессия: дочки с мужьями и детьми, невестка с дочками и старики и старухи, доживающие свой век. Юры среди них не было.

-Это же надо, на похороны своей матери не приехал, долетали до ушей Наташи слова шедших сзади стариков и старух, - как такого земля носит, ни стыда ни совести, - беспощадно били в затылок обидные слова. Она не могла оправдываться, вступать в перепалку на похоронах с соседями, тем более не имело смысла. Она только сильнее согнулась и в скорбном унынии продолжила, в окружении дочек, путь к месту последнего упокоения своей матери. Рядом с ними никто не шел.

Ну не могли они сейчас рассказать, что Юра умер по прошествии нескольких недель, как приехал в последний раз от матери. Он давно и тяжело болел, и чтобы меньше расстраивать мать своим состоянием, старался, как можно реже приезжать к ней.

В последний свой приезд, он прощался с матерью, ничего не говоря ей. Его любовь, так же как и её была настолько сильна, что не допускала возможности расстроить своего ближнего. Он просто не мог, не имел права огорчать свою маму хоть чем-то.

Дома, на семейном совете, они решили, что он напишет несколько десятков писем и Наташа будет их отсылать матери, оттягивая для неё страшную новость до последнего письма.

Судьба распорядилась иначе. Остались три непрочитанные письма, которые Наташа положила в могилу своей свекрухе и громко, что бы слышали все собравшиеся, сказала:

- Прости меня мама…