Вспоминая шестидесятников: в Белых Столбах прошел фестиваль архивного кино

Диляра Тасбулатова

Старый директор, г-н Бородачёв, по прозвищу "Троекуров" был уволен чуть ли не по приказу Кремля – подсобили же возмущенные кинематографисты. И то правда – достал он всех без исключения, хотя народ у нас, как вы знаете, терпеливый.

Алексеев, хоть и не бы утверждён, а всё пребывал в роли ИО, говорят, справлялся со своей задачей как нельзя лучше.

Однако в первый же день фестиваля в Белые Столбы, где ГФФ располагается, заявилось, словно снег на голову, новое руководство – в лице новоиспеченного директора Малакова. На увольнение старой команды он предоставил меньше часа, приказав освободить кабинеты. Освободил свой и Алексеев; Багров же ныне выступил в качестве приглашенного только на время фестиваля - уволился он давно. Ну в общем, с тем г-н Малаков и отбыл, не появившись даже на закрытии.

Кто-то пошутил: а его разве кто-то приглашал? Действительно, вот мой приятель на свою собственную свадьбу не явился, и ничего (сказал, что и без него обойдутся – прямо как тов. Малаков, без которого мы и правда прекрасно обошлись).

Однако обо всех эти перипетиях (там и предыстория ужасающая, домалаковский, - так сказать, бородачевский период, с каким-то беглым бандитом, большим начальником в ГФФ, которого сейчас разыскивает милиция, и это не шутка) вы можете прочитать в "Новой Газете", в статье Ларисы Малюковой.

Моя задача, как водится, скромнее (собственно, я, несмотря на личное присутствие на этом фестивале, узнала о кознях новой администрации как раз из статьи Ларисы, как ни смешно). Ну а то, что новый директор своими обязанностями манкирует, мне лично только на руку: не люблю номенклатуру, грешна.

Но к чему я, собственно, клоню?

А к тому, что в отсутствие официальных лиц с их свитой (в которой были сплошь стертые до степени неразличимости мальчики в костюмах единого покроя и дамы, метущие подолами своих дорогих шуб натертые полы) фестиваль прошёл как нельзя более бравурно.

Не без горячительных и, как это водится у русской интеллигенции, отчаянных споров о судьбах опять-таки русской же интеллигенции. Да и тема была – как это ни горько – вновь актуальная: шестидесятые и шестидесятники. Время надежд, как говорится, и их попрание…

Прибыли и сами режиссёры, герои шестидесятых, этого взрыва культуры наподобие античного: есть даже теория, что шестидесятые, щедрые на открытия и имена, всё себе и забрали, выдохнули, ничего не оставив вялым последующим поколениям.

Похоже на то: и фильмы, которые мне удалось там посмотреть, тому доказательство.

«До свидания, мальчики» Михаила Калика, «Три дня Виктора Чернышева» Марка Осепьяна и «Личная жизнь Кузяева Валентина» Игоря Масленникова и Ильи Авербаха - три, не побоюсь этого слова, шедевра «постгагаринской», постромантической эпохи.

«Мальчики», правда, о другом – это 41-й год, май месяц, преддверие страшной катастрофы, в которой сгорят герои этой картины, мальчишки из южного города, мечтающие о подвиге.

«Чернышев» и «Кузяев» (Кузя, как назвала его сценаристка фильма, великая Наталья Рязанцева) – о тотальном равнодушии, регламентированности жизни в СССР – с её лицемерием, тошнотворным пафосом, тоской и неприкаянностью.

Витька Чернышев – преддверие Афони, особого русского характера, инфантильного, бездумного, плывущего по течению, любителя «позырить» иногда телик. Дружок ему так и говорит – давай телик посмотрим, чтобы ни о чем не думать.

Как всё иногда рифмуется, поразительно…

Человек как человек: токарь на заводе, после смены слоняющийся по улицам, посещающий нудные комсомольские собрания или похороны старых большевиков, в качестве массовки и обязаловки, потому что комсорг устыдил – мол, «человек за вас жизнь отдал».

Отец Витьки погиб на фронте (сам он родился в самом конце войны) – зато папаша Кузи, из другой картины, - жив-здоров и даже ни с того ни с сего навестит сына. Приедет на поезде из другого города, всего на денёк. Тайно от матери («ты матери не говори, что я приехал»), как-то неловко, неуместно, глупо: ему и сказать-то сыну нечего.

…Помнится, один из Каннских фестивалей из фильма в фильм муссировал тему безотцовщины, отсутствия фигуры Отца в современной культуре и социуме , анализируя, к каким неврозам это приводит.

Так и здесь. Обе картины, правда, шире темы «безотцовщины»: это ведь не только распад семьи и тема России как страны женского рода, но и генезис страны, уничтоженной и еле выживающей, пустынной как лунный пейзаж, как кромешный сон.

Растерянный юный Кузя, правда, лучше Витьки, пустопорожнего и никакого, оболочки человека. Ибо Кузя – Кандид, Форрест Гамп, большой ребёнок среди, как говаривали раньше, моря лжи и лицемерия. Витька-то приспособился, мимикрировал: Кузя выпадает из общего строя безнадёги и вранья.

Поразительно, что все это было понятно ещё в шестидесятых, о которых принято думать, как о времени оттепели и больших надежд: чертовочина уже, однако, и тогда появилась.

Удивительно другое: как в принципе могли появиться такие фильмы – совершенные, и по сей день нисколько не устаревшие, в эпоху тотальной цензуры (читая расшифровки тогдашних худсоветов и отчаянные письма «прорабатываемых», диву даешься)?

Особенно страшна судьба Михаила Калика, автора «Мальчиков», этого советского «Амаркорда», великой картины, – он и в лагере был, и работать ему не давали, и фильмы его резали по живому…

…В этот раз в Белые Столбы – словно эхо великой эпохи - пожаловали сами авторы: Наталья Рязанцева, Марк Осепьян (Калик недавно умер), приезжал туда и сам Иоселиани, и Геннадий Карюк, оператор Муратовой, и Хржановский-старший.

Живая история кино: только здесь, в ГФФ, можно увидеть тех, кто воплощает собой непрерывную цепь культуры, несмотря ни на что.

Недаром итальянский киновед Марко Мюллер в свое время показал на фестивале в Локарно программу «Неизвестное советское кино» - десятки фильмов, о которых там никто и слыхом не слыхивал. (Да и здесь они не шли широким экраном). Открыв для Запада новую Атлантиду – «полочное кино» (в то время так говорили – положить фильм «на полку», то есть запретить к показу).

Только во времена перестройки выяснилось, что существует параллельное советское искусство – кино, живопись, литература.

И феномен это чисто советский: два искусства, две России, «полочная» и официальная.

А ведь не будь запретов – история кино, и не только российского, советского, но и мирового - могла бы пойти другим путём…