Валентинка от Ленина: 14 февраля 1918 года Россия перешла на новое летоисчисление

Четверг, 14 февраля 1918 года, День святого Валентина, – первый день, прожитый Россией по новому стилю. А 1 –13 февраля того же восемнадцатого года стали двумя самыми стерильными неделями в русской истории.

Этой знаменательной дате посвятила свое любопытное историческое эссе журналистка Лилия Гущина:

«За эти две недели никто не родился и не умер, не совершил преступления или подвига, не написал стихотворения или доноса. Молчали и пушки, и поэты. Бездействовали почта, телефон и телеграф. Такого примерного поведения от страны, шалой из-за чехарды войн и революций, ее новое правительство добилось одной-единственной реформой, внешне вполне вегетарианской: декретом Совета народных комиссаров ровно тринадцать суток были конфискованы у старорежимного календаря в пользу молодого пролетарского государства.

Ленин + Арманд = любовь до гробовой доски

Ликвидацию произвели в ночь с 31 января. Радио и телевидение как массовый транквилизатор еще отсутствовали и не могли широко оповестить мирное население об этой замечательной акции. Да пускай бы и присутствовали. Газет издавалось не меньше, чем сегодня, а толку? Как раз с четырнадцатого, оно же первое февраля, начали действовать специальные трибуналы по делам печати с особыми полномочиями в экстренных случаях производить аресты состава редакции и издательств, закрывать органы на месте и конфисковать продукцию. И можете не сомневаться: этими своими полномочиями трибуналы воспользовались на всю катушку, поскольку в революционной стране, тем более, когда эта страна – Россия, никаких других случаев, кроме экстренных, и не бывает. Так что прессе было не до тонких материй.

То-то, полагаю, изумились граждане, когда кто сразу, кто погодя обнаружили, что ненароком заспали половину месяца!

Махинации с летоисчислением всегда входили в оперативный пакет революционных мероприятий. Чтоб, значит, до основанья. Нам еще в каком-то смысле повезло. Большевики, непревзойденные мастера по части планомерного сюра, могли на голубом глазу заставить несколько поколений жить и умирать внутри каких-нибудь, прости господи, брюмеров и термидоров в честь светлой памяти братской Парижской коммуны.

Еще Карамзин задолго до беспробудного Фрейда утверждал, что за государственными деяниями государственных мужей часто скрывается совсем иной мотив, чем забота о судьбе приватизированного народа и территории. Чисто личный. Когда же воссоединение с григорианским календарем назначено на день, отведенный в нем под массовые любовные признания, – не надо никаких историков с психоаналитиками для догадки: без женщины тут не обошлось. А когда под указом о превращении русской зимы в европейскую весну стоит подпись В.И. Ульянов-Ленин, понятно, что зовут эту женщину не иначе как Инесса Арманд. Кто сомневается, спросите Н.К. Крупскую, она подтвердит. Ей ли забыть парижское утро 14 февраля 1910 года и свою оторопь от Владимира Ильича с голым, без канонической бороды и усов, лицом ордынского дворника: бритва – первое, за что хватаются влюбленные дяди при попытке казаться моложе.

Скоропостижный маразм, который загнал ее несгибаемого мужа сначала в Горки и следом в гроб, Надежда Константиновна напрямую связывала с потрясением от смерти в 1920 году Инессы Арманд. Серебряная пуля слепой, как Фемида, Фанни Каплан лишь ускорила роковой процесс. Такие вот бахчисарайские фонтаны.

Верная подруга и соратница даже хлопотала перед ВЦИК о совместном захоронении любовников, чтобы лежали они рядышком хоть в Кремлевской стене, хоть в Мавзолее, словно Петр и Феврония, словно Тристан и Изольда, словно Сцилла с Харибдою, глядя задумчиво в небо широкое. Сталин отказал и еще пригрозил лишить товарища Крупскую хлебного статуса вдовы вождя, если товарищ Крупская не уймется и не прекратит наводить тень на плетень, пороча священную репутацию.

Но это было уже в 1924 году. В 1918 никто и ничто не могло помешать живому и здоровому председателю Совета народных комиссаров В. И. Ленину написать своей Прекрасной даме-католичке валентинку в виде декрета о реформе времени. А что? И партийно, и куртуазно. К тому же архиполезно в смысле укрепления власти.

Тогда, в начале прошлого столетия, заставить еще вполне богобоязненный народ жить по календарю, урожденному католику, это была шоковая терапия. Церковь на протяжении трех веков регулярно грозила анафемой тем, кто примет неправедное летоисчисление. Церковников можно понять. Утверждение нового стиля, скроенного под конкурирующую конфессию, рано или поздно должно было обернуться непроизвольной утечкой электората. Оно потихоньку и оборачивается: сегодня дата заграничного Рождества нам известна лучше, чем своего, патриархального, а четырнадцатого февраля мы отмечаем день католического святого Валентина и никак не родного Трифона, между прочим, куда более обаятельного парня: и красавчик, и весельчак, и голова на месте. Незыблемой осталась лишь Пасха, наш фирменный праздник: Россия и есть сама Пасха. В ней не живут, в ней либо гибнут, либо воскресают.

Календарная шизофрения длится в России уже больше 100 лет

Трудно измерить всю глубину ступора, в который ввергла православных граждан простая рокировка Рождества и Нового года. Календарный хаос в сознании человека – первый симптом помешательства, даже если он организован искусственно. Но странно было бы ожидать от террористического режима заботы о психическом здоровье его заложников. Первоочередной задачей любой диктатуры всегда являлась и является легализация абсурда на правах нормы.

Одного не учли авторы гениальной аферы: время – не тот партнер, с которым можно позволить себе обойтись по-хамски. Календари – такой же всеобщий эквивалент стоимости земных благ, как и деньги. С той разницей, что о деньгах люди договорились между собой. Календари – попытка договориться со временем. Календарными листками мы расплачиваемся с ним за события, из которых складываются судьбы и эпохи.

В России отвергнутое летоисчисление продолжает, словно живое, отбрасывать тень. Его нет, и оно есть. Раз в год, тринадцатого января, оно возвращается в утраченное русло. Может быть, поэтому старый Новый год отмечается совсем иначе, чем официальный. За его столом встречаются те, кому не удается быть вместе в ту праздничную ночь. Боя часов ждут не ради звона бокалов, а ради силуэта на стене, воска в блюдце и прочих потусторонних дел.

К утру прошлое снова становится тенью, чтобы, как и положено тени, всюду сопровождать, преследовать своего самозванца-двойника, не отставая ни на шаг. В отличие от героя Брэдбери нам не надо никаких фантастических машин, чтобы раздавить не одну стаю бабочек на тропе времени. Они у нас уже под ногами. Вот почему каждый раз, засыпая в этой стране, никто не уверен, что проснется в ней же, что пока ты спишь, ее не скатают рулоном, точно ковер, не закинут в кузов старенького грузовика и не увезут в неизвестном направлении, мигнув фарами встречной колонне поливальных машин образца 1933 года…»