Военный врач Николай Аверкин

Первый медицинский

– Николай Григорьевич, скажите, как вы стали врачом, что повлияло на выбор профессии?

– Я всегда говорю, что это дело целой цепи случайностей, и начинать рассказ нужно с того времени, когда наша семья переехала в Малоярославец. В 30-е годы прошлого века хозяйство моего отца считалось зажиточным: две коровы, лошадь, овцы, два поросенка. Средний достаток на самом деле, но многим в то время мы казались богатыми, и во время коллективизации отобрали всю живность, кроме одной коровы. Отец посмотрел-посмотрел на происходящее вокруг, понял, что так хозяйствовать невозможно и решился на переезд в районный центр. Человек он был деятельный, смекалистый, мастер на все руки, но в декабре 1938 года неожиданно умер. Я оканчивал тогда десятый класс, но школу не бросил. Учился я хорошо, и были у меня в то время ну просто амбициозные планы: окончив школу, поступить в Московский университет на филологический факультет!

– И что же помешало?

– В дело вмешался его величество случай. Смешно сказать, но выехал я в столицу слишком поздно, и когда 1 августа приехал в университет, с удивлением узнал, что вступительные экзамены уже закончились! Сижу на Моховой в скверике на скамейке, горюю, как вдруг подходит мой знакомый и говорит, что, кроме МГУ есть и другие вузы: вот, рядышком совсем, геологоразведочный. Я сразу возражать: «Не хочу геологом!» Он продолжает: «А чуть дальше – медицинский»… Я сразу вспомнил доктора Челищева, весьма уважаемого в Малоярославце специалиста – всегда красиво одетого, с кожаным портфелем – и подумал, что медицинский – это не так уж плохо, а скорее даже очень хорошо, и отнес документы в Первый мединститут.

Война

– Получается, что война началась, когда вы только-только окончили второй курс. Как медика, вас, наверное, сразу отправили на фронт?

– Ну нет: вышел приказ об эвакуации института в Уфу и об обязательном получении полноценного образования студентами-медиками. Руководство просто завернуло заявления об отправке на фронт и у меня, и у моих однокурсников. На фронт я попал только в 1943 году по окончании института. Это был уже совершенно другой период войны, наши войска наступали, состоялся Сталинградский котел, и только-только заканчивалась Курская битва.

– Чем занимался медсанбат?

– В период затишья врачи следили за общим санитарным состоянием во вверенных частях, боролись со вшами, проводили медосмотр для выявления каких-либо заболеваний. Люди и на войне страдали от воспаления легких, болезней сосудов и сердца. И хотя в целом их было немного, но и те солдаты пытались частенько скрыть: до победы заживет! Отправиться в тыл по болезни считалось постыдным. У одного из военнослужащих я обнаружил при осмотре перебои в работе сердца, он категорически отказался ехать в госпиталь и через некоторое время умер от острой сердечной недостаточности… Когда Западный фронт перешел в наступление, у нас началась настоящая работа. Раненые шли в медсанбат непрекращающимся потоком… Сто–сто пятьдесят человек с различными ранениями: в руки, ноги, голову, в грудь, с контузиями поступали в день на наш выдвинутый к самой передовой полковой медицинский пункт. А на ПМП всего два врача! Обеззаразить, перевязать, наложить шину, восполнить потерю крови, обеспечить транспортировку в госпиталь… Самым неприятным среди нас, врачей, считалось ранение бедра, как правило с большой кровопотерей, с костями, раздробленными пулей или осколком. Нужно было так сшинировать, иммобилизировать конечность, чтобы солдат мог более или менее безболезненно перенести транспортировку. Накладывали ребятам шину Дитерихса, укладывали на телегу и отправляли в глубокий тыл. Многих приносили без сознания: пульс нитевидный, дыхание не прослушивается – потерял очень много крови. Помню, привезли солдата с тяжелым ранением груди, да еще и в ногу ему попало несколько пуль… Начинаем переливать кровезамещающую жидкость. Влили в него пол-литра – никакой реакции, еще столько же – зашевелился! Открывает глаза и хрипит: «Закурить бы!» Улыбаемся все: жить будет! У нас одна медсестра ладно наловчилась цигарки скручивать, подходит к нему и спрашивает: «Вам закрутку или простую?» Раненые вокруг смеются: «Ну, у вас тут и обслуживание, как в ресторане!»

«Только работай…»

– Во многих современных фильмах на всем протяжении войны советских солдат и перевязать зачастую нечем: героические медсестры рвут на перевязочные материалы простыни, а главным обезболивающим остается спирт…

– Перевязочных средств обычно хватало, запас был достаточным. Единственный раз пришлось рвать старое нижнее белье на перевязочные материалы, и то по моей вине. Не предусмотрел наплыва раненых из трех полков вместо одного. Вот и не хватило, но мы быстро исправились и организовали подвоз необходимого. В лекарствах недостатка тоже не было. Очень много у нас уходило успокоительных. А как же, ведь врачам и медсестрам нелегко было видеть эти молодые тела растерзанными и раскромсанными, а что уж говорить про самих раненых…

– А в качестве шин, наверное, подручный материал использовали?

– Это тоже редкость: не было проблем и с шинами самыми разными. А вот с повозками и лошадьми трудности были всегда. Был у нас фельдшер, в обязанности которого входил поиск гужевого транспорта и возчиков. Пока по своей стране шли, то просто обращались в населенных пунктах с просьбой помочь, и если повозки или телеги были, то жители сами выезжали куда нужно. В Польше и в Восточной Пруссии было уже иначе, в приказном порядке.

– А крови при переливании хватало?

– Кровь мы практически не переливали, она же только свежая годится, но в самом конце войны привозили пару раз первую группу. Для восполнения кровопотери использовали кровезамещающую жидкость Петрова-Сельцова. Было все. Только работай! Ну, мы и старались. Два врача, четыре медсестры и два фельдшера – весь штат, и в дни самых тяжелых боев по двое-трое суток не отходили от стола. Бывало, присядешь сделать запись, и вдруг чувствуешь, что тебя уже будят! Засыпали моментально.

– А противника перевязывать приходилось?

– Ни разу. Мирных жителей лечили: и наших, и поляков. А у военнопленных свои врачи были.

На мирных рельсах…

– Вы закончили войну в Кенигсберге, а что было потом?

– С 1946 по 1949-й учился в ординатуре Центрального института курортологии и физиотерапии. В этот же период произошли два значимых события в моей жизни: в 1948 году я женился на Стрелковой Надежде Ивановне, а через год у нас родился сын Алексей. После ординатуры я снова ушел в армию: до 1962 года служил врачом авиационного полка в войсках ПВО Московского военного округа.

– Военный опыт вам пригодился?

– Конечно, ведь тогда пришлось работать в экстремальных условиях, при колоссальном напряжении сил и нервов, такую школу ничем не заменишь.

– А как вы оказались в Институте курортологии и физиотерапии?

– Во-первых, в санаториях и на курортах страны проходили реабилитацию ветераны и инвалиды войны, и мои знания оказались востребованными. А во-вторых, моя супруга в тот период была уже достаточно известным курортологом страны и, видимо, как-то косвенно на меня повлияла. Там я защитил кандидатскую диссертацию, а после научной деятельности более 35 лет отработал в разных медицинских учреждениях Москвы.

– Николай Григорьевич, вы ведете активный образ жизни и на пенсии: встречаетесь с молодежью, выступали в Центральном доме литераторов на вечере «Полковые истории русской армии», откуда черпаете энергию?

– Я не пью, не курю, ежедневно совершаю пешие прогулки и вообще считаю, что самый правильный девиз для здорового долголетия «Движение – это жизнь!».