Профессор Сергей Ениколопов

– В фальсификации недавних думских выборов участвовали тысячи, если не десятки тысяч человек. Как они воспринимают свои действия?

– Одни видят жизнь из окна кабинета и не хотят потерять то, что у них есть. А другие выполняют, потому что боятся. Но часть граждан не может смириться с тем, что вешают лапшу на уши. То, что все партии, кроме правящей, приобрели голоса, тоже знак. Люди отдали голоса другим. Пока власть эти сигналы не принимает. Нам продолжают рассказывать сказки о том, что потеряли только тот процент голосов, который не пришел на выборы. Активно протестующих было бы больше, но народ напуган. Уверен, что многих молодых людей не пустили родители. Кто-то пошел без спроса. Еще нельзя исключить, что люди, организующие оппозиционные митинги, многим не симпатичны. А бесспорных лидеров в оппозиции нет. Народ, может, в том и разумен, что не хочет менять шило на мыло. Если бы были митинги за Троцкого или за Сталина, вы на какой пойдете?

– Ни на какой. Но власть либо от Бога, как при монархии, либо от выборов. А у нас откуда?

– От выборов.

– Но все же понимают, что выбрали одних, а депутатами стали другие.

– Понимание будет создавать все больший и больший разлад. Не случайно во всех странах победители пытаются доказать, что выборы были честными. Это легитимизация власти, ее законность. Вы сами мне дали власть, и я завтра приму непопулярные меры. Сейчас в Италии и в Греции власть перешла к технократам. Там тоже голосовали за одних, а получили других. Но получили в результате переговоров, уступок, легитимно. Это объясняют людям. Это не переворот, это не из хаоса возникший парламент. А наши выборы – это когда два пишем, три в уме. Когда Путин первый раз пришел к власти, и была Чечня, власть оставалась легитимной и потому могла требовать от народа некоторых усилий.

– А теперь на призыв поднапрячься мы будем отвечать, что вы – жулики и воры?

– Мы не поднапряжемся. Никакой глобальной задачей народ больше не увлечь. Начнут говорить, что «Сколково» – мыльный пузырь. Даже если это не будет мыльным пузырем. Начнется недоверие людей даже к разумным действиям власти. Например, объявят субботник по уборке города, как это было в советское время. Тогда многие выходили, мило проходило, в конце – выпивка. А сейчас попробуйте собрать такой субботник. Он провалится. И вовсе не потому, что он не нужен.

– В моем дворе объявляют, и от подъезда регулярно выходят пять пожилых женщин, которые вскапывают клумбу.

– Если вы из этих пяти женщин выберете председателя, и она будет ходить с веником и звать других, это приживется с большей вероятностью, чем когда появляется какая-то тетка, которую мы не знаем и которая говорит: вы меня выбрали над всем домом, вот вам веник, идите, убирайте. В первом случае вы пойдете. Может, неохотно, может, не в этот день, а в другой. А во втором скажете: иди отсюда, не пойду. Хотя предлагают одно и то же. И вам самим хочется, чтобы клумба перед подъездом была. Но эта тетка – никто. Вам ее спустили по разнарядке или она сама себя выбрала. И она – нелегитимна. И поэтому позвать на уборку дома она никого не сможет. Она может свет в доме отключить, только таким способом. А про свою тетку я знаю, что она убирает. И задумаюсь: «Что я, быдло проклятое? Уже десять квартир к ней присоединилось». Потом скинемся и наймем того, кто будет постоянно за клумбой следить и в подъезде убираться. Это будет решением на уровне сообщества. Такие решения вырабатываются медленно. Все знают, что еще недавно у нас было крепостное право, но не все помнят, что приватность у большинства из нас появилась только с хрущевскими квартирами. Семья, пусть большая, с дедушками и бабушками, стала жить отдельно. И теперь мы видим великолепно ухоженные квартиры и абсолютно заплеванные подъезды. До подъезда наша приватность еще не дошла. Нужен тоже срок. Внутри – моя территория, а за дверью – филиал помойки.

– На выборах моя коллега была наблюдателем. Она скандалила по поводу нарушений, и ее выставили с участка. Она об этом написала в своем издании. А потом получила письмо от председателя участковой избирательной комиссии: «Если вы верите в то, что делаете, то верьте. Но выборы в России всегда были фарсом». Почему он так написал?

– Это психологическая защита, когда человек оправдывает свои действия. Но попытка оправдаться бездарная. Ведь что будет, если она это письмо опубликует даже в Интернете? Этот председатель – услужливый дурак. Честный, но вредоносный для власти. Он делает ее нелегитимной, объявляет это вслух. Он будет доказывать, что так было еще при большевиках. Но большевиков уже нет.

– Почему покорность к власти сочетается в России с жестокостью к случайным людям? Когда в Брянске девушка задавила мать с дочкой, которые перебегали дорогу перед потоком машин, эту девушку толпа чуть не растерзала.

– Это из-за неверия в справедливость. Люди уверены, что все экспертизы – придуманные, полицейские – продажные. Никто не сообщает, что продажных – не 100% и не 90%, а 5 или 30%. Все уверены, что если выходцы с Северного Кавказа что-то совершат, то их отпустят. И никто не может поверить в то, что не вице-президент ЛУКОЙЛа, а акушер-гинеколог выехала на встречную полосу. Никто не может понять, как получилось, что щиты закрывали обзор камерам, и ничего не заснято. Мы помним, как водителя обвинили в гибели губернатора Евдокимова, а потом пересмотрели. Мы рады, что справедливость восторжествовала. Но разве она могла восторжествовать без нашей активности? Характер русских – пассивно-агрессивный. Будет долго терпеть, а потом бессмысленный и беспощадный бунт. Люди, которых подхватила толпа, могут участвовать в насилии очень легко.

– Антипедофильская кампания – это поиск козлов отпущения, на которых можно натравить народ?

– Кампания непродуманная, мелкотравчатая. У нас большинство граждан никогда педофилов не видели. Какая в стране преступность на самом деле, никто не знает. Нужно проверять статистику МВД, Следственного комитета, врачей. Нужно опрашивать жертв. По изнасилованиям множество людей не решаются идти в полицию, чтобы не позориться. И чтобы узнать, сколько на самом деле насильников, нужно установить эту латентность. К тому же детей насилуют меньше, чем взрослых. А взрослых насилуют меньше, чем что-то крадут. Наши представления о преступности искажены. Мы делали исследование о том, где больше карманных краж. Люди считали, что опасно, где темно. А на самом деле опаснее всего в чистом светлом месте, где вы расслабились. Там и надо быть бдительнее. Это – профилактика преступности. Но если я призову с карманными кражами бороться, засмеют. Кто пойдет на баррикады из-за карманных краж? А против педофилов пойдут. Дети у всех есть.

– Педофилы – это виртуальная опасность?

– Она реальна и становится все более реальной, потому что раскручивается. И совершенно обычные люди задумываются, чего же педофилы находят такого интересного в детях.

– К поясу Богородицы в храм Христа Спасителя была многокилометровая очередь, и некоторые выстаивали почти сутки. В XXI веке такое нормально?

– Для такой страны, как наша, – нормально. Одна идеология ушла, другой не появилось. Светской идеологии нет. А вера подменяется знаками религиозности. Поэтому происходят безумные вещи. Человек может несколько раз венчаться и потом развенчаться. То, что настоящему верующему дико слышать. Стояние к поясу Богородицы – из того же рода. Многие из «новых» верующих – агрессивные, нетолерантные, авторитарные. Для них внешние знаки важнее внутреннего содержания. Отстоять в очереди, показав этим свою приверженность религии. Хотя рядом в храме лежат детали этого пояса Богородицы, и туда никто не стоит. Есть истинно просящие, обращающиеся к Богу с последней надеждой. Но бросаются в глаза не они, а те, кому надо «отметиться». Кстати, у наших «новых» мусульман все то же самое.

– Зачем надо «отмечаться»?

– Одна из загадок человечества – зачем нужны символы веры. Во всех религиях есть предметы, проявление почтения к которым важнее религиозного мировоззрения. Считается, что религия спасает человека от осознания своей смертности. Сейчас огромное количество людей готовы прийти к Церкви. Но готова ли Церковь их принять? Ведь это не те верующие, о которых мечтала бы Церковь. Они с таким же успехом могут снести все храмы.

– Истовые верующие, которые сутки к поясу стояли?

– Да, они. Если им скажут, что храм мешает встрече еще с одним идолом.

– В какой мере общество движется назад, как будто никакого просвещения не было?

– Здесь не одна дорога, а много. В образование у нас загнано огромное количество людей. Мы знаем, что образование – это хорошо. Родители выпихивают туда детей. А потом появляется множество образованных людей, которые не могут найти себе место в жизни. Прибавим сюда огромный разрыв между богатыми и бедными. Это приводит к внешним и внутренним конфликтам. Человек начинает ощущать, что правил и норм нет. И это – стимул для поиска. Большинство людей – конформные. Они продолжают так же жить, будут только ворчать. Есть новаторы, которые пытаются приспособиться, идут в науку, в бизнес. Есть люди, которые просто хотят уйти. В Ашрам, в Гоа. Но не в священники, потому что даже те работают с людьми. Для них важна попытка работать над собой, но окружающего мира не видеть. А четвертый путь – архаизация, ритуалы. Архаичность предлагает новые ценности.

– Новые старые?

– Конечно, старые. Но для этих людей – новые. Они – потому и проблема для Церкви, что относятся к религии как к языческому действу. Это фанатики, причем даже не религиозные. У них есть сверхценная задача – подойти и прикоснуться…

– Насколько возможно превращение России в Иран, только православный?

– Иран больше напоминает Советский Союз. У них есть идеологема с вождем, с храмами. Но физику они учат отнюдь не исламскую, когда ядерную бомбу делают. Я бы сказал, в аналог Саудовской Аравии. Но страна этого не выдержит. Ее просто не будет. Будет дикая территория под управлением тех, кому принадлежит нефть, газ и сталь. А местное население пусть сажает картошку и работает вахтовым методом на буровых установках. Но так не может быть.

– Почему?

– В нормальной стране огромное количество верующих работают, торгуют, творят. Неверующие делают то же самое. Но никто не ставит идеологию выше, чем реальность. В этом и урок Советского Союза – идеологическое государство не может существовать долго. Представить еще одно идеологическое государство на обломках нашей родины не хочется и не получается. Но все сфокусировались на выборах. А надо сфокусироваться на том, что происходит в образовании, здравоохранении. В советское время хотя бы говорили, что все построено на принципах научной организации труда. Вы за такое-то количество времени должны сделать то-то и то-то. А теперь проверяющие органы все подстраивают под взятые из головы показатели.

– Получается два мира – реальный, где делают, и виртуальный, где отчитываются. Которые никак не связаны.

– Связаны. Потому что по этим отчетам платят, и одни школы становятся богатыми, а другие – бедными. Если деньги идут за количеством учащихся, то лучше загнать в класс 45 учеников, а не пять. Немецкий физик Гельмгольц читал лекции для трех студентов. Все трое потом стали нобелевскими лауреатами. А мы миллионы студентов воспитываем, но нобелевских лауреатов все нет и нет. Отчеты созданы, чтобы казалось, что все становится лучше и лучше. Это как борьба с коррупцией в школе или поликлинике. Не там нужно бороться с коррупцией! Начать надо с министерств. Нужно запретить некоторые слова. Например, инновации.

– Почему?

– Потому что не нужно говорить, что обязательно все должно быть по-новому. Новое не значит всегда лучшее. Это хорошо только для продаж. Разве вам мешает старый способ приготовления кофе. А если каждый год будет новый способ, вы будете пить не кофе, а эрзац. А старый способ делать детей останется лучше любого нового. Если награждать тех, кто придумал, как делать детей иначе, то люди вымрут, потому что от старого способа отойдут, а к новому не придут.