Даниил Спиваковский в роли Юрия Деточкина из фильма «Берегись автомобиля!»

– Как вы отнеслись к тому, что фильм «Мой муж – гений», в котором вы сыграли главную роль физика Ландау, вызвал более чем неоднозначную реакцию публики?

– У нас работа такая, чтобы, не могу сказать – создавать скандалы, но – привлекать к себе внимание. Многие фильмы и спектакли, в которых я участвую, окружены разговорами, сплетнями, яркими обсуждениями. И это приятно. Было бы обидно, если бы ничего этого бы не было. Если говорят, значит, это как-то затронуло людей. Значит, они думают об этом, дискутируют. Хуже, если бы все прошло незаметно.

– Вы актер, и у вас есть образование психолога. Не пробовали как-то систематизировать свой опыт и писать о том, что есть природа творчества?

– Нет-нет, и не собираюсь этого делать никогда. Психологи и актеры занимаются исследованием человеческой души. И это единственное, что роднит эти профессии. Профессия актера очень ремесленна. Поэтому сравнивать инструменты, которыми работает актер, с инструментами людей, занимающихся другой профессией, я бы не стал. Но вот причина успешности людей одинакова, независимо от того, чем они занимаются.

– Обычно актеры говорят о том, насколько их профессия особая, открывают зрителям какие-то секреты, чтобы стало понятнее, что это такое, работа актера…

– Да не надо это понимать! Надо приходить в театр и получать удовольствие! А то получается, как если бы вы пришли к стоматологу и сказали бы: «Я не понимаю, как вы сверлите мои зубы и ставите мне пломбы!» Не надо понимать! Жуйте пищу здоровыми зубами, и все! Так же в театре и в кино. Наслаждайтесь игрой актера и интересными режиссерскими поворотами.

– Разговоры о том, что эта профессия корежит людей – миф?

– Конечно. Есть профессиональный навык – входить в роль и столь же профессиональный навык – выходить из роли. Я слышал, что в истории есть примеры того, что с актерами что-то странное происходило из-за ролей. Но я считаю, что это непрофессионально. А актеры, которые об этом много говорят – лукавят. Не роль должна двигать актера, а актер должен направлять и руководить своей ролью. Что я и делаю.

– Ваша известность вас радует? Или у вас к этому тоже спокойное отношение, как и к профессии?

– Спокойное. Актер должен быть узнаваем, известен, у него должны брать интервью и автографы. Люди должны покупать билеты в театр или переключать канал телевизора, зная, что они увидят именно этого актера.

– Вас не раздражает, когда подходят на улице?

– Нет, это нормально. Вот когда появляется излишнее внимание в общественных местах – я очень стесняюсь. Всегда шапку поглубже на лоб натягиваю, пытаюсь прошмыгнуть быстро.

– Сами вы способны пойти взять автограф у кого-то?

– Скорее не автограф. Но если мне понравился какой-то человек любой профессии, если мне захотелось с ним встретиться и спросить его о чем-то, если я понимаю, что встреча моя с ним меня чем-то обогатит и как-то изменит мою жизнь, то я обязательно пробьюсь к нему. Дело не в автографе, а в возможности пообщаться. Так в моей жизни было, но только не в актерской профессии. Я никогда не искал путей к какому-то режиссеру или актеру, который мог бы оказать мне протекцию, нет. А вне актерской профессии, в сфере других моих увлечений такое бывало.

– А почему так: везде, кроме актерской профессии?

– Просто я очень деликатный человек. Никогда не просил никаких ролей. Очень стеснительно к этому относился. Никогда не сближал дистанцию ни с режиссерами, ни со своими коллегами. Предпочитаю общаться с дистанцией.

– У вас практически не было пауз в работе…

– Относительно. Я поступил в институт в 21 год, отслужив в армии, уже имея некий жизненный опыт. Еще студентом стал играть в Театре имени Маяковского, где я сейчас работаю, и был исключительно театральным артистом. А в кино я свою первую большую роль получил только в 32 года. И только последние пять лет имею постоянно какие-то приглашения в кино.

– У вас есть страх, что такая востребованность, как сейчас, однажды исчезнет?

– Нет. Конечно, у меня есть жадность до работы, до предложений – как у любого актера и как у любого человека. Но, могу вам сказать, что, если по каким-то причинам – социальным, экономическим – предложений станет меньше – мой ежедневник все равно будет расписан. У меня есть чем заниматься в промежутках между актерским мастерством.

– К себе изменилось отношение после того, как стали много сниматься?

– Я стал более профессионален. В театре же можно долго репетировать. Месяц-два-три. И ты имеешь право ошибаться, что-то пробовать, искать. А в кино такой возможности нет. Какие-то репетиции есть, но в этот день надо снять эту сцену. Или несколько сцен. И ты должен быть очень подготовлен и собран. Это условие тебя профессионально подкрепляет. Ты становишься очень профессионально подкованным. Все время находишься в боевой готовности. Я всегда к себе относился очень требовательно, поэтому меня иногда и называют капризным, своенравным, дотошным. Но это не капризы ради капризов. Я могу добиваться каких-то изменений в сценарии, в костюме, в гриме, в реквизите, но это не каприз, это именно профессиональное отношение к себе, чему меня научил мой учитель Андрей Александрович Гончаров.

– Что такое актерский профессионализм?

– Это восприятие и реакции зрителя. Дыхание зрительного зала, его сопереживание, аплодисменты, паузы. Если со зрителем после просмотра фильма или спектакля ничего не произошло, тогда актер зря работал. Пожалуйста, зритель может не соглашаться с трактовкой режиссера, драматурга, с интерпретацией актера – ради бога, мы готовы дискутировать. Если у зрителя рождается эмоция, чувство, если он думает об этом, выходя из зрительного зала, тогда это замечательно, тогда мы не зря работали. И здесь невозможно ошибиться – актер же очень внимательно слушает зал, и как любой человек понимает, привлекает он сейчас внимание или нет, так и актер понимает, есть контакт с залом или нет. Да что там, даже маленькому ребенку, если родители обращают на него внимание, комфортно, а если родители отвлеклись – он начинает капризничать и хныкать, чтобы вернуть себе родительское внимание. Мне это сейчас очень близко, потому что у меня десятимесячная дочь, за которой я очень внимательно наблюдаю, и понимаю, что она пусть маленький, но уже совершенно сложившийся человек.

– Много времени с ней проводите?

– К сожалению, не очень из-за съемок и гастролей. Но как-то пытаюсь.

– Подгузник можете поменять?

– Да, конечно. Я могу памперс поменять, могу мыть, кормить.

– Страха совсем не было?

– Был страх, но я как-то всему обучился, и сейчас делаю это с большим удовольствием.

– Возвращаясь к началу разговора – к вашему герою Ландау, у них с женой был договор, что нельзя портить друг другу настроение. А у вас с женой есть какие-то договоренности, благодаря которым совместная жизнь остается хорошей?

– Нет, у нас таких договоренностей нет, мы как-то даже не задумывались об этом. Мы очень хорошо живем. Несмотря на большую разницу в возрасте, 18 лет, мы совершенно люди одного поколения, говорим на одном языке, одинаково оцениваем какие-то факты, качество фильма или спектакля. Я не могу сказать, что у нас есть какие-то правила, которые формулируем вслух, но, наверное, что-то внутри сформировалось.

– Что такое взрослость и когда она у вас наступила?

– Я не знаю этого понятия. Никогда этого не чувствовал. Знаете, говорят про разные возрастные кризисы: «подростковый кризис», «кризис среднего возраста» – у меня этого не было, я никогда этого не испытывал. Всегда пролетал над возрастами, всегда был чем-то увлечен. Наверное, поэтому нам со Светой и с дочкой так хорошо вместе, и мы действительно являемся одним целым. Когда я понимаю, что мне 39 лет, мне становится очень странно. Я совершенно не воспринимаю себя на этот возраст. Конечно, я себя не воспринимаю и как ребенка, но на эти годы я себя точно не ощущаю. Наверняка люди, которые видят меня со стороны, замечают, как я меняюсь, но я никакой разницы не ощущаю.

– А пристрастия, вкусы меняются?

– Вероятно, а вот жизненный опыт приобретается точно.

– Когда свободный вечер – вы где?

– Дома. Я иногда бываю на светских мероприятиях, где я могу встретиться со своими коллегами, с которыми редко видимся. Но я там созерцатель. Не участвую ни в каких капустниках, ни в каких церемониях.

– В театр ходите?

– С удовольствием бы ходил, но нет времени. И в кино редко хожу.

– Откуда вы черпаете силы при таком диком графике – где вы берете то, что будете потом тратить?

– У зрителя, потому что между актером и зрителем происходит взаимообмен энергией. Актер должен жечь нервные клетки, из него должны исходить тепло и энергия, а зритель своими эмоциями и переживаниями, своими аплодисментами возвращают актеру силы. Мне неинтересно смотреть на актера, когда ничего в нем нет, кроме, знаете, «правденки», как говорил Гончаров, то есть не более, чем органичного существования. Мне как актеру очень странно слышать, как вдруг в ранг великого искусства возводится такое вот не более чем органичное существование и никакой траты себя, ничего изнутри! И простой зритель как раз все это понимает и не прощает. Он ждет бесстыдства чувств, он хочет увидеть на сцене и в кино то, что в обычной жизни скрывает и подавляет в себе. И я пытаюсь это зрителю подарить.