Posted 10 октября 2004,, 20:00

Published 10 октября 2004,, 20:00

Modified 8 марта, 09:44

Updated 8 марта, 09:44

«Нам нужна работа, а не война»

«Нам нужна работа, а не война»

10 октября 2004, 20:00
Черменский круг. Направо дорога на Назрань. Прямо – в ингушское село Майское. Налево – в Беслан. А позади Владикавказ. Я стою возле блокпоста и смотрю, как проходит досмотр рейсового автобуса. Милиционеры с собаками и автоматами переписывают паспортные данные пассажиров, а потом прогоняют через компьютер. В будние дни

Один поселок – два мира

У моего спутника Алана Дзгоева тоже есть автомат. Правда, лежит он в багажнике белой «семерки», на которой мы разъезжаем по Чермену. Но каждый раз, как только мы останавливаемся, Алан берет его в руки. Он участковый. Сразу после захвата школы начальство поручило ему провести разъяснительные беседы с односельчанами.

«А что здесь разъяснять, – вздыхает он, – думаешь, кто-то хочет войны? Наше село через все это прошло, и люди не хотят повторения конфликта!»

В 1992 году в Чермене шли бои. Здание милиции было стерто с лица земли. Теперь там обелиск, на котором высечены 39 фамилий, и вечный огонь.

«Только, когда будешь писать, не заостряй внимания на том, что было. Не ковыряй людские раны, – просит Алан. – Ведь в селе и так нет взаимного доверия друг к другу».

В Чермене живут 7827 человек. 3073 из них осетины. Остальные – ингуши. И весь поселок словно поделен на две зоны: ингушскую и осетинскую. Ни те ни другие не общаются друг с другом и стараются не пересекать невидимых границ. У каждого народа, живущего в одном поселке, есть свои социальные объекты: магазины, школы.

«Вот, сейчас мы на ингушской территории, – объясняет Алан, – это их школа».



Дети боятся идти в школу

Заходим внутрь. Здороваемся с милиционерами, стоящими у входа в здание с автоматами наперевес.

«Как дела, Алан?» – кричат они. А стоящие рядом учителя едва кивают головой и отворачиваются. Директор школы №3 Ася Ужахова встречает нас намного приветливее, а узнав, что с Аланом пришел журналист, сразу начинает говорить о бесланской трагедии: «Мы здесь так переживали, когда все это произошло. И дети, дети все такие красивые. Мы плакали».

В школе у Ужаховой 857 детей. Но пока на уроки приходят 657 учеников. 200 детей не учатся.

«Кто-то болеет, а кто-то боится, – объясняет директор и обращается к Алану. – Но ведь бояться нечего, правда, Аланчик? Ведь вы нас защитите от бандитов? Если те вдруг придут».

Милиционер смущенно кивает головой. На стене директорского кабинета висит фотография. Ася Ужахова рядом с двумя президентами: ингушским и осетинским.

«Исторический кадр, – вздыхает она. – Ведь еще совсем недавно казалось, что жизнь начинает налаживаться! А теперь напряжение снова возросло».



«Поживем – увидим»

После первого сентября ингуш Ибрагим Тимурзиев в осетинскую часть поселка не заходит.

«Нельзя сейчас там появляться, – объясняет он, – когда все случилось, они нам сказали: мы вас не хотим видеть. Так и живем».

Ибрагиму 22 года. Он безработный. Так же, как и его друг Магомед Далаков.

«А где работать? Если только в милиции, – говорит Магомед. – Но если в Ингушетии, вся получка только на дорогу уйдет. А сюда... Меня бы, наверное, взяли в поселковое отделение милиции. Но комиссию надо в городе проходить! А туда – сам понимаешь!»

Сейчас в поселковом отделении милиции Чермена работают 35 человек. Три ингуша, остальные осетины.

Я спрашиваю Магомеда, что будет дальше. Взгляд его становится колючим.

«Поживем – увидим. А насчет страха... Мы не боимся. Нас с пяти лет учат ничего не бояться!»



Многонациональный коллектив

«До тебя и англичане, и голландцы, и немцы сюда приезжали, и все спрашивают: «А что вы будете делать, если на вас нападут?». А вот ты сам что будешь делать, если на твой дом в Москве кто-нибудь нападет? Ответишь, что будешь обороняться. Так что теперь, говорить, что москвичи готовятся к обороне? – недовольно ворчал в машине Алан. – Ты вот лучше спроси, хотят ли люди войны? А они не хотят. Им всем работа нужна!»

С работой в Чермене и впрямь напряженка. Можно сказать, что ее нет совсем.

«У нас 1800 га пашни, 11 га пастбищ, 150 голов крупного рогатого скота, из них дойное стадо – 80 коров. Свиней 320 голов, – бодро рапортует главный бухгалтер черменского колхоза Ибрагим Цаболов. – Людей заняты в производстве 205 человек».

А потом Ибрагим грустно вздыхает. Задолженность по зарплате в колхозе около миллиона рублей. Правда, в последнее время людям начали платить «живые» деньги. 30–40% от зарплаты наличкой, остальное – сельхозпродукцией. Средняя зарплата – 1200 рублей.

« – Да, в общем, как везде, – говорит Цаболов. – Дизтоплива и бензина нет. Уборочной техники не хватает. Зато коллектив у нас многонациональный. Русские, осетины, грузины...

–А ингуши?

– А зачем нам ингуши. У них свой колхоз есть. «Северный» называется! Правда, там раз в двадцать дела идут хуже, чем у нас. Мы хоть пашем. А они, по-моему, уже все поля забросили!»

Когда-то поля были общими – 5000 га. Колхоз поделили надвое после событий 1992 года. Теперь оба предприятия идут на дно. Одно быстрее, другое медленнее.

Поделены в поселке и магазины. У Залины, на осетинской стороне, торговля идет бойко. И ассортимент побогаче. Есть колбаса, несколько сортов растительного масла.

А у Магомеда Мациева торговля не идет. Ему 61 год, и всю жизнь он проработал в торговле. Но теперь вышла заминка: «Во Владикавказ за товаром я ехать не могу. Это здесь меня знают. А там ведь никто не знает. Настроения, понимаешь, какие. В Назрань ехать – тоже проблемы. Там одни блокпосты. Так что пока будем торговать тем, что есть, – жалуется он. – А цены одни и те же, что на осетинской стороне, что у нас»

Магомед смотрит на Алана. «А ведь раньше как мы жили, – вздыхает он, – ты, кстати, Алан, матери своей привет передай. Мы ведь с ней одноклассники были. А как все события начались, я ее больше и не видел! Нам ведь теперь ходить к вам запрещено!»



Живем как на пороховой бочке

Впрочем, до Черменской врачебной амбулатории ингуши иногда добираются. Это единственная местная организация, за исключением милиции, которая не делит людей по национальному признаку. Хотя…

«Мы никогда никому не отказываем в помощи, – говорит главврач Лариса Закаряева. – Хотя, если честно, к нам ингуши редко обращались. Но два года назад началось некоторое потепление в отношениях. Мы провели массовое обследование, и к нам стали приходить лечиться с той стороны. Но как случилась беда, количество обращений от них к нам резко снизилось».

Лариса Закаряева в Чермене с 1985 года. Работала амбулатория и в самое горячее время.

«У нас здесь и милиция тогда располагалась, – вспоминает главврач, – страшное время было. Дома горели. Убитые были. Не хочу, чтобы все это повторилось».

Вообще после тех событий состояние здоровье черменцев, по наблюдениям Ларисы Закаряевой, ухудшилось.

«Раньше сердечников у нас по пальцам можно было пересчитать, – говорит она, – а теперь у каждого второго гипертонический криз, очень много появилось пациентов с ишемической болезнью сердца, с ухудшенным мозговым кровообращением. Никогда не было людей с расстройством психики, а теперь есть и такие, – вздыхает Закаряева и вдруг резко переводит разговор на бесланские события. – Я знаю настроения людей после этой трагедии. Но я понимаю, что может случиться. Поэтому надо постараться, чтобы все обошлось без конфликта. Мы живем как на пороховой бочке. Много недовольства накопилось у людей. Но пока есть надежда, что взрыва не будет».



Встреча старейшин

Одна из основ, на которых теплится надежда, – это встреча сельских старейшин, которая прошла в Чермене две недели назад. Тогда в администрацию пришли по несколько представителей с каждой стороны. Одним из делегатов был 72-летний ингуш Саид Далаков. Родился он в 1932 году, вместе с родителями пережил депортацию. В Чермен вернулся в 1956 году, работал в колхозе. У него три сына и четыре дочки.

«Те, кто захватил школу, хотели одного, – рассуждает Саид, – разжечь страсти у простых людей. И у них это почти получилось. Но мы не хотим войны и надеемся, что благоразумных людей окажется больше. Поэтому сейчас надо быть осторожными с любыми высказываниями. Надо чуть-чуть отложить в сторону эмоции. И дождаться завершения официального расследования. А разжигания межнациональных страстей нам не надо».

Мы уезжали из Чермена под вечер. Ветер срывал с деревьев листву и кидал ее под ноги солдатам, патрулирующим поселок, который разделили надвое невидимые границы и взаимная вражда. У Алана в багажнике автомобиля по-прежнему лежал автомат, и мне очень не хотелось, чтобы когда-то это оружие было пущено в дело.




На грани
Сорок дней и ночей Беслана

"