Как из идиотов сделать зрителей

Еще совсем молодые люди, не говоря уже о более зрелой части публики, смотрели на экран буквально открыв рот. Необъяснимая, конечно, вещь, требующая особого исследования. У тех, кто постарше, настроения понятны – это молодость, их собственная жизнь. Но вот те, кому нет и двадцати, почему все это созерцают, затаив дыхание, даже если это не самое талантливое сочинение.

«Парижская любовь Кости Гуманкова» Константина Одегова, премьера которой только что состоялась в Доме кино, – чистой воды кино застойных лет. По духу, по эстетике. Беспрецедентно было вступительное слово режиссера: «Обычно кино делает из зрителей идиотов, наша задача – сделать из идиотов зрителей». Смелое заявление, повергшее собравшихся в легкий шок, но что-то в нем есть. Один из персонажей Одегова, отправляясь в Париж в качестве туриста, пройдя все ступени советских проверок на политическую сознательность и моральную устойчивость, скажет, что не надо пугать человека Родиной. Нас и не пугают, хотя все приметы советской жизни налицо: скудный быт с отсутствием туалетной бумаги, которую приходилось доставать, и прочая и прочая. Песня «Мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз», Сьюзи Кватро и неповторимый солист группы «Смоуки» Крис Норман на экране телевизора – и вот, словно при помощи машины времени, зрителя бросает в те годы, в которые лично я ни за какие коврижки возвращаться не хотела бы. Какая там ностальгия. Допускаю, что у кого-то она есть, тоска по былым идеалам. Они были, безусловно. Но не только приметы жизни на экране, но и сама эстетика, художественное высказывание в «Парижской любви…» какие-то, прошу прощения, замшелые, примитивные донельзя. Как говорит один из героев Одегова, мое оружие – советский образ жизни. Но проза Юрия Полякова позволяла выйти совсем в иные сферы.

«Водитель для Веры» Павла Чухрая и «Долгое прощание» Сергея Урсуляка, конечно, не художественный примитив, это, если угодно изысканные стилизации, сочинения в духе большого советского стиля. Помню, год назад на Берлинском фестивале показали картину «Я люблю тебя» Ольги Столповской и Дмитрия Троицкого, где Москва с ее высотками выглядела чрезвычайно стильно. Иностранная публика, в основном молодая и продвинутая, переговаривалась в удивлении, неужели перед ними Москва. Никто не верил. Сталинская архитектура произвела неизгладимое впечатление.

Чухрай снимал историю про людей, но они в интерьере своего времени. Интерьеры эти красивы, завораживающи. Крым, по-советски изысканная генеральская дача со всеми полагающимися атрибутами. Тут строчат доносы, ну так что. Такова была жизнь, ставшая историей, иногда кровавой, но теперь можно и кровь стилизовать. Не жизнь – а декорация, хоть и грандиозная. События происходят даже не в 30–40-е, а в 1962 году.

Сергею Урсуляку в гораздо большей степени удалось уловить время и его вкус в «Долгом прощании». Время уходит, как в песок, так стремительно и незаметно, что удивляешься тому, как быстро прошла жизнь, словно и не жил. Просто какой-то Чехов, хотя тут Трифонов. Время неуловимо как будто, но жизни человеческие перемалывает буквально жерновами, страшно.

Станислав Говорухин снял свою новую картину «Не хлебом единым» по одноименному роману Владимира Дудинцева, некогда изъятому из литературного оборота. Роман – о послевоенном времени, и режиссеру было важно, чтобы и фильм воспринимался так, будто он снят в те самые послевоенные годы. Отчасти это ему удалось, когда бы не роскошнейший советский гламур. То, что в жизни по определению красивым быть не может, здесь изысканно и пафосно, даже если это жалкая коммуналка 40–50-х.

Павел Чухрай сказал после своей премьеры, что оттепель была менее людоедской, чем сталинская эпоха, к ней не испытываешь зоологической ненависти. Но система уничтожала людей, а система – это люди, часто вполне добропорядочные. У Чухрая публика рыдает в голос, выходит после «Водителя для Веры» с заплаканными лицами, кино очень эффектное и действует беспроигрышно. «Водитель для Веры» – чистый Голливуд. Тут и страдания, и яркие герои, и если уж не хэппи-энд в финале, то призрак надежды в прекрасное далеко. Американцы, посмотревшие картину на «Кинотавре», уверенно говорили о том, что она вполне отвечает ожиданиям западного зрителя об СССР, их стереотипам. У Одегова – не гламур, а у Чухрая и Говорухина – безусловно, гламур, правда разный. Собственно говоря, и у Говорухина, и у Чухрая, и у Урсуляка мы имеем дело с историей женщины, которая перетекает в историю мужчины. Ретро Урсуляка – это не 60-е, а 50-е. 60-е – молодость Чухрая, Урсуляку было 45, когда он снял «Долгое прощание», так что для него 50-е не памятны, это история. Но время каким-то неведомым образом он сумел уловить. Герой Трифонова и Урсуляка талантлив, как и герой Дудинцева с Говорухиным: писатель в первом случае, изобретатель во втором. Просто им не очень повезло. В жизни все не так, как хотелось бы. А времена, как известно, не выбирают, в них живут и сочиняют (изобретают). «Долгое прощание» снято в черно-белом варианте, как и «Не хлебом единым». Сделано это очень искусно и Михаилом Сусловым у Урсуляка (с редкими отступлениями в цвет) и Юрием Клименко у Говорухина. Черно-белое кино зажило какой-то новой чарующей жизнью.

Зачем режиссеры бегут в 50–70-е? Скорее всего, в поисках сокровищ под названием «система ценностей», которую каждый понимает в меру и силу своего жизненного опыта, таланта и интеграции в сегодняшний день.