В границах нежности

Именно на Балтдом из года в год театралы страны едут смотреть новые постановки Эймунтаса Някрошюса. Здесь впервые в России показали спектакли Алвиса Херманиса и Оскараса Коршуноваса. Здесь открыли имя Андрея Жолдака.

Афишу XIV фестиваля украсили аж четыре спектакля Някрошюса. В этот раз он привез на фестиваль свою шекспировскую трилогию – «Гамлет», «Макбет» и «Отелло». А также представил невским берегам и свою новую работу – «Песнь песней». Понятно, что организаторы, формируя афишу, меньше всего озабочены тем, чтобы представленные спектакли сложились в мозаику или выстроились в ряд. Тем не менее на этом фестивале тема любви оказалась доминирующей и прозвучала в самых разных ключах и регистрах.

Кама Гинкас показал чеховскую «Скрипку Ротшильда», где болезнь и смерть жены заставляет главного героя – гробовщика Якова (Валерий Баринов) – переосмыслить собственную корявую жизнь. Скандалист и провокатор Андрей Жолдак представил свою версию «Месяца в деревне» Тургенева, назвав спектакль говорящим названием – «Месяц любви». Верный своим принципам использовать классические тексты как отправную точку для собственных фантазий, Жолдак заполнил сцену медитативными картинками, откровенно эротическими и не очень. А его зрители либо благодарно следовали за полетом воображения, либо демонстративно покидали зрительный зал. Оскарас Коршуновас, чьи спектакли пока фатально не попадают в Москву, в Северной столице – тоже частый гость. На этом Балтдоме он показал «Ромео и Джульетту». Трагическая история любви прочтена режиссером как своего рода «черная комедия». Противостояние двух кланов преобразилось в историю конкуренции пекарен, которыми владеют Монтекки и Капулетти. Начавшись в духе развеселой комедии, где персонажи шутовски посыпают друг друга мукой, литовский спектакль где-то к концу набрал трагический накал. И белый порошок на лицах вдруг напомнил надгробную маску.

После поэмы Донелайтиса о временах года Эймунтас Някрошюс обратился к «Песне песней» – одной из самых совершенных любовных поэм, которые создало человечество. Три юные девушки подметают доски сцены. Надевают очки, достают свитки, медленно начинают вчитываться в те бессмертные, божественно-непристойные, раскаленные строки. Но прочитанные слова – только надгробные камни когда-то бушевавшей лавы чувств. В спектакле Эймунтаса Някрошюса текст звучит редко. Режиссер пытается воссоздать мир, где рождаются эти слова; понять, что такое любовь, которая «крепка, как смерть»… Любовь – это соприкосновение взглядов и жаркий страх быть рядом. Любовь – это удары железа о железо, в такт которым стучит сердце. Это безмолвная песня, раздирающая уста и сводящая с ума. Любовь – мешок на голове и полеты куда-то ввысь: подкидывают над головами, все выше, выше, все опаснее... Это интенсивная жизнь каждой клеточки – на пределе возможного. Любовь – это бешеный топот копыт и упорные попытки удержать этот табун желаний. Любовь – серебристый смешной паучок, опустившийся откуда-то сверху и зацепившийся за руку ниткой, которую не скинуть. Шаг за шагом выстраивает режиссер всю сложнейшую партитуру отношений пары, всю радость-страдание их связи. Кинулись в объятья – и тут же прочь. Поцелуй на бегу. Боязнь смотреть друг на друга и невозможность отвести взгляд. Женщина, которую несешь, как тяжелую ношу, пытаешься скинуть и не можешь. И безумные поцелуи ее следов, хранящих тепло босой ноги.

Эймунтас Някрошюс в очередной раз творит чудо из подручных средств: яблока, проволоки, мотков веревок, досок, мешков, палок, железной цепи, трубы, бумаги, скатерти, железного столба с перекладиной наверху. Деревянный угол, пара досок, пара жердей – и готова лодка. Тяжело ворочая веслами, женщина плывет на утлом суденышке среди моря, вычерпывая воду железной кружкой. Все понарошку – и все всерьез. Проволочный паучок ловит в сети. Деревянный буравчик сверлит грудь. Но тоска, но счастье и страх, но интенсивность проживания каждого мига – они настоящие. Собранные вместе десятки свитков любовных слов сложатся в абрис органа. Однообразный и монотонный звук сложится в мелодию. Зачем люди ходят в театр? Иногда кажется, что их ведет глубоко спрятанная надежда на чудо. Вот начнется действие, и с тобой произойдет то, что когда-то пережил Николай Ростов, слушая пение Наташи: «И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и все в мире сделалось разделенным на три темпа… Вот оно – настоящее».