Ольга Шелест

– И к чему вас обязала передача?

– Передача существовала еще долго, года четыре, и поскольку я была ее бессменной ведущей, я занималась многим. Например, вейкбордингом (типа водных лыж, только на доске), горным велосипедом, роликами. Даже фингербордом (скейт для пальцев) и сокс – это была тогда имиджевая часть развлечений тех, кто занимался экстримом. Любовь у меня сложилось с роликами. Получилось это так. Молодые ребята, которые занимались агрессивными роликами, предложили нам продемонстрировать свои таланты с тем чтобы мы показали это в программе.

– И вам слава, и нам рейтинг.

– После этого сюжета нас просто завалили кассетами, вся студия была забита, пройти невозможно. Все хотели попасть в телевизор, все вставали на скейтборд, сноуборд. А с теми ребятами мы встретились, я посмотрела, как они делают трюки, и подумала, что это интересно и, может быть, я тоже смогу. И ребята стали меня учить. Учили-учили и доучились до того, что однажды я залезла в рампу, стала там что-то крутить и очень неудачно грохнулась на асфальт, ободрала все руки в кровь. Прихожу на работу вся заклеенная пластырем – а мне нужно было выходить в эфир. И начальство мне сказало, что, может быть, надо бы как-то поаккуратнее. А то в следующий раз можно ободрать лицо, его-то уже не заклеишь и в кадр так не сядешь. И я решила, что действительно хватит.

– То есть вы по желанию руководства начали заниматься роликами и по его же велению закончили?

– Практически да.

– А любовь к джипам появилась тоже из-за программы?

– Мы поехали снимать «Кемел Трофи», я тогда не водила машину и хотела попробовать. И у меня сразу все так хорошо получилось: мы ехали через лес, через какие-то буераки, и я не только вела машину, но и одновременно брала интервью у участника. И это было так интересно, что я поняла – моей машиной будет только джип, именно легендарный «Лендровер». Кстати, это был последний раз, когда в «Кемел Трофи» были машины, потом джипы сняли и стали использовать надувные лодки. И до сих пор я езжу на «Лендровере», иногда люблю забраться в грязь и бурелом – интересно посмотреть, на что способны я и моя машина.

– Оль, а если бы вы вели передачу об опере, вы бы стали петь на сцене?

– Обязательно что-нибудь попробовала бы изобразить. Я человек увлекающийся. Кроме того, считаю, что если ты ведешь передачу о чем-то, то должен в этом разбираться.

– Но ведь могло такое быть, что все это бы оказалось не ваше, вам бы это не нравилось.

– Могло, но я взялась за все это с широко открытыми глазами. Мне казалось, что я должна все это знать, болеть этим, интересоваться, попробовать на себе. У нас была такая «практическая» передача, потому что она была для молодых, которым надо все разъяснять, показывать, разжевывать, объяснять всю подоплеку.

– Но из всех видов экстрима у вас прижился только сноуборд?

– Я вообще очень люблю снег. Не то чтобы я плохо чувствовала себя летом. Просто мне снега не хватает. Есть даже какая-то болезнь, когда у человека «нехватка снега». Я читала про Ванессу Мей, оказывается, она страдала такой болезнью, и ей в детстве даже родители специально привозили откуда-то снег, сваливали кучей во дворе, и она кайфовала.

– Несчастная девушка…

– Мы с мужем даже летом стараемся найти какие-то ледники. Это кайфово, когда с 40-градусной жары поднимаешься вверх – а там лед. Мы пока были только в Италии, в Австрии. Правда, там катание только полдня – где-то до часу, потом все таять начинает. Мечтаем попасть в Латинскую Америку, там огромные ледники.

– А не пробовали какой-то совсем суровый экстрим? Например, забираться на гору с альпинистским снаряжением, а потом оттуда на сноуборде?

– Нет, я люблю более комфортные условия. А то лезешь полдня с тяжелым снаряжением, а катишься десять минут. Мне нравится хелибординг, когда тебя забрасывают на вертолете на целину.

– Все больше народу говорит, что главная опасность на наших склонах – это дураки…

– На крутые горнолыжные курорты некоторые приезжают «выгулять» свой костюм от Prada, выпить вина в хороших барах. Ну и слава Богу, что они на склоне не мешают. Все это очень от меня далеко. Моей амуниции года четыре, и я не собираюсь ничего менять. Ну вот только очки должны быть очень хорошими. Не по причине крутизны, а чтобы было удобно. А есть у нас мастера, которые катаются в такой одежде, что вообще непонятно, как это все держится на них. (Задумывается.) Все эти примочки в одежде пошли потому, что народ стал побогаче. Когда вся мода на экстрим только начиналось, очень многие восприняли такую тусовку как нечто закрытое. Сноубордисты считали себя самыми крутыми, мол, никого, кроме них, больше и нет. Но потом все как-то раздробилось, перемешалось, и в этой тусовке стали встречаться нормальные люди, которые пересмотрели свою позицию к экстриму. Надо не тусоваться, а хорошо кататься. У наших была видна некая конкуренция, друг друга недолюбливали. Хотя, строго говоря, ее не должно было быть, у нас тут и нечего было зарабатывать. Некоторые были прикреплены к фирмам, которые давали ребятам какой-то минимум: вот вам один сноуборд в год – и катайся за наш логотип. А вот в сноубордических лагерях за границей все было по-другому. Они там все закадычные друзья, потому что каждый имеет по 10 сноубордов в год, все фирмы хорошие. На соревнованиях они постоянно меняются местами: сегодня – второе, а на следующих – первое. Они выигрывают машину – и дарят ее своим друзьям. Понятно, что там молодежь более

обеспечена, чем мы.

– Кстати, а почему вы не стали лицом какой-нибудь фирмы?

– Меня приглашала фирма К2 быть лицом роликовых коньков. Но я не стала сниматься по двум причинам. Первая – половину гонорара предлагали взять амуницией, а нас тогда хорошо опекали в «Новой атлетике» серьезные фирмы. Вторая – в рекламе должны были поставить фитнес-коньки. А я накануне получила письмо от школьников из Казани, они писали о том, что их отцы построили небольшой скейт-парк, сами сколотили фанерные доски, трамплинчики, лабиринты. Но пришли какие-то злые дядьки и сказали, что тут будут делать нормальный парк для тех, кто катается на фитнес-роликах. И мне не понравилось, что экстрим зажимают. Я поняла, что не могу появиться на таком плакате, чтобы ребята меня увидели с этими же фитнес-коньками. Конечно, это такой юношеский максимализм, но мне казалось, что это будет неправильно.

– У вас и сейчас такой бурный характер?

– Я многое уже пересмотрела в себе. Я когда-то на машине очень крупно вляпалась. Летела в машине и думала:«Как это остановить? Господи, сделай так, чтобы все это остановилось!»

– Где эта грань между «я должен это сделать» и «это слишком опасно»? Вам это инструкторы объясняли?

– Никто меня этому не учил, да и научить никто не сможет. Это каждый сам для себя решает, что у тебя за спиной, чем ты дорожишь и чем ты готов пожертвовать ради того, чтобы простоять 10 секунд на волне. Одни готовы умереть ради этого, а другие действуют по принципу «а вдруг пронесет». Я, наверное, раньше была именно такая. Я однажды летела со сноубордом в ущелье – немножко не рассчитала и уехала в другую сторону. И вся жизнь у меня пронеслась перед глазами. Сноуборд был привязан к ноге и тащил меня вниз. Помню, что я пыталась лечь на спину и слышала крики моих друзей и мужа откуда-то сзади: «Вбивай ноги! Вбивай ноги!» (перевод – тормози пятками). Я вбивала их метров 300, но все-таки остановилась и так и стояла на этом склоне, пока меня не вытащили. И тогда поняла, что надо быть осторожнее, надо дорожить своими корнями, родными, друзьями. Я не готова расставаться со всем этим. Поэтому я понимаю, что вот есть такая гора и я могу с нее скатиться, но…

– В экстремалы идут по разным причинам. Кому-то не хватает адреналина, кто-то боится покрыться плесенью, кто-то от любопытства. А вы?

– Я, видимо, из журналистского любопытства. n