Posted 6 апреля 2006,, 20:00
Published 6 апреля 2006,, 20:00
Modified 8 марта, 02:27
Updated 8 марта, 02:27
Между ангелом и бесом
– Твоим первым серьезным увлечением стал альпинизм. Когда, где и как это произошло?
– Я вырос в Свердловске, сейчас – Екатеринбург, который практически стоит на Уральском водораздельном хребте между Азией и Европой. Мой родной дядька был и остается инструктором по горному туризму. Однажды он пригласил меня на тренировку своего клуба по скалолазанию. Меня зацепило. Это занятие мощным образом контрастировало с моим детским увлечением конькобежным спортом. За восемь лет забегов ничего подобного я не испытывал. Ну и покатило. Сначала горный туризм. Летом пешком, зимой на лыжах. Потом я плавно оказался втянут в секцию альпинизма Уральского политехнического института, тренировался под руководством лучших альпинистов СССР – Лебедихина, Першина, Михайлова. Возможно, благодаря своим первым наставникам мне удавалось прогрессировать очень быстро: я начал активные занятия в 1989 году, а в 1991-м я уже выполнил норматив кандидата в мастера спорта.
– Ты тогда понимал, что хочешь получить от этого занятия, и как это происходило? Поездки по Союзу, весь этот калейдоскоп?
– Тогда мной двигал спортивный азарт. Попадание в состав сборной области по альпинизму было для меня серьезной мотивацией. Поездки по различным экзотическим местам, освобождение от основной работы и все такое. Но не понимал, для чего это все. Осознанность пришла несколько позже.
– Запомнилось что-то особенно? Какая-то яркая зарисовка или особенное состояние? Вот был эпизод с лавиной на пике Хан Тенгри. Ну и немного про этот случай, даже если захочешь рассказать про другой.
– Да, эпизод запоминающийся. Это был август 1998 года – года дефолта. Я с земляками тогда был приглашен работать в международный альпинистский лагерь, который базируется на ледниках северный и южный Иныльчек. Это самые северные семитысячники планеты, расположенные в горах Тянь-Шаня, где-то вблизи с границей между Казахстаном и Китаем: пик Хан Тенгри (7000 м) и пик Победы (7439 м). В тот день жребий выпал на нашу четверку. Утром мы вышли обрабатывать участок классического маршрута подъема на Хан с севера. Было очень много снега, и нам приходилось очень часто менять ведущего. В какой-то момент снежный склон под нами выразительно хлопнул и потек. В такой глобальной лавине, как та, мне не приходилось бывать ни до, ни после этого случая, да и не хочется. Нам повезло очень сильно, и дважды за сутки. Первый раз – когда нашу связку выкинуло боковым течением тела лавины на плечо, где нас выпутали из связочной веревки ребята из группы, работающей вслед за нами. Я до сих пор храню кусок этой веревки. Попротыкали мы друг друга кошками немного, но дышать от этого не перестали. Второй раз – когда нас снимали вертушкой со второго промежуточного лагеря, находившегося на высотной отметке 5700 метров – это выше, чем Эльбрус. После этого или только благодаря этому я оказался на Камчатке. Хан не принял меня, и по возвращении в столицу я сразу же отправился к своим друзьям на полуостров – в страну вулканов, медведей и красной икры. Случай, казалось бы, но Камчатка была в тот сезон ко мне более благосклонна. Три недели в центре полуострова – четыре успешных восхождения. Может, и не такие сложные, но тем не менее.
– Помнишь, мы сидели в Поляне в «Мюнхгаузене» во время второго этапа чемпионата России по фрирайду. Ты тогда говорил о недавней встрече российских лауреатов премии «Золотой Ледоруб». Ты все еще поддерживаешь контакты с тем миром, тебе это еще интересно?
– Конечно! Это мои самые близкие люди, кроме кровных родственников, конечно. С кем-то из них удается встречаться часто, с кем-то годами не видимся, но ощущение присутствия этих людей, даже тех из них, кого уже нет в живых, я постоянно испытываю.
– Я еще одну фразу из той поездки вспомнил. Ты сказал, что сумел «соскочить» с альпинистской тематики только потому, что научился доску к ногам пристегивать. Это так? Когда и как это произошло?
– Тут ты меня не совсем правильно понял. В этой жизни соскочить с этого я смогу только тогда, когда бетоном сверху придавят и оградку вокруг поставят. Я имел в виду только то, что изначальные мотивации (высокие спортивные достижения и прочее) отошли на задний план. Теперь я не понимаю, как можно было соревноваться с горой или даже на горе с другими восходителями. Кроме этого, альпинистская практика постоянно присутствует в свободном катании. Зависимость прямая. Чем интересней подъем, тем более завораживающие траектории спуска могут быть доступны. Могут! Иногда.
– Как изменилось твое восприятие сноубординга и вообще всего, что нас окружает, после знакомства с фристайл-тусовкой? Ну, positive vibrations, и все такое.
– После жестких регламентов альпинизма меня просто вскрыло от positive vibrations, как ты выразился. С пионерами российской фристайл-тусовки типа Кирпича (Андрей Волчков), Смола (Михаил Навалихин), Черка (Максим Белогуров), Перестрелки (Андрей Лавров) было очень интересно общаться. Они активно повлияли на то, как я расставил свои жизненные приоритеты впоследствии. После этого знакомства до меня вдруг дошло, что можно просто жить, занимаясь профессиональной деятельностью. И эта деятельность нисколько не хуже любой другой работы, а на мой взгляд, даже лучше.
– Идеальное бэккантри-катание, какое оно для тебя? В балкарском стиле – один подъем, один спуск. Или прогулка через несколько перевалов, подъем–спуск, подъем–спуск?
– Балкарский стиль скорее касается того, как преодолевается превышение сверху вниз, чем наоборот. Многие из тех балкарцев, которых теперь я вижу в сводном катании, ходили в Эльбрусской ДЮСШ слалом-гигант. Видимо, любовь к скорости с тех пор у ребят в крови и постоянно проявляется. Я сам люблю достигать в катании этого предела, когда ты уже не можешь ускориться, так как набегающий поток тебе этого не позволяет. Ощущаешь себя практически в свободном падении. Но на сложных траекториях с уклоном больше 40° и естественными препятствиями в виде скальных поясов и контрфорсов такая тактика недопустима. Апхиллы просто позволяют находить и те и другие варианты. Чем протяженней маршрут подъема, тем больше ты устаешь, а значит, тем меньше у тебя шансов замахнуться на сложную траекторию. Сложные линии требуют максимальной физической и моральной концентрации. Так что идеальное бэккантри-катание для меня – это катание, которое соответствует внутреннему состоянию духа и тела.
– В прошлом сезоне ты работал с про-райдерами из Rossignol. Джереми Джонс и Йонас Эмери. У Джонса очень неслабый профайл в видео «91 words for snow». Ты говорил, у тебя было какое-то размышление на его счет, когда вас забрасывали на вертолете…
– С одной стороны, было приятно оказаться рядом с такими опытными райдерами и наблюдать их взаимодействие с операторами. С другой стороны, я отчетливо понимал, что на их месте мог быть я сам или любой другой из немногих райдеров нашей профессиональной среды. При условии, если бы мы располагали таким же объемом финансирования, который бы позволял не отвлекаться от того, что все мы так любим.
– Этот сезон ты отработал в качестве PR-директора Кубка России по фрирайду. Что ты думаешь о соревновательном аспекте в экстремальном спорте?
– Соревнования – на 90% маркетинг. Реальный фрирайд – это когда нет толпы, где тихо, где ты со своими соратниками и горы, больше ничего. Любые соревнования в первую очередь зависят от спортсменов и спортивной арены. Нет спортсменов – нет соревнований. Слагаемые успеха соревнований по фрирайду как шоу – выбор трасс и соответствующий им уровень судейства. Первое невозможно без второго. Во всем мире соревнования подобного формата организуются и судятся людьми профессиональной среды. У нас, к сожалению, этим занимаются бизнесмены, которые мало понимают нюансы этой дисциплины. Результаты их деятельности ты наблюдал сам. Для любителей этот уровень более чем достаточен. Но за наших профессионалов мне очень часто становится обидно.
– Ты как-то сказал, что рад тому, что пришел в парашютный спорт, имеется в виду и скай-дайвинг, и бэйс, достаточно поздно, потому что к этому времени серьезно совершенствовалась матчасть. А каким образом вообще этот этап в жизни наступил? И что это для тебя теперь?
– Этот этап для меня начался со знакомства с Киселевым Дмитрием, более известным как Капля. Зима 1999 года в Приэльбрусье начиналась для нас безрадостно. Мы сидели и ждали снега. И тут в ущелье появилась веселая компания с парашютами и парапланами. Нашлись общие знакомые. Первый прыжок я совершил с парашютом Дэна Ленчевского, на фоне прекрасного цирка Азау. Ассистировал Капля. Каждый раз, когда вспоминаю этот эпизод, мурашки по телу бежать начинают. Хотя впоследствии приходилось переживать более сильные состояния, но не связанные с подобной деятельностью. Вспомнил вдруг, как присутствовал при рождении собственной дочери. Я был счастлив, несмотря на кучу бытовых проблем, которые обрушились на мою голову. Слил сезон зимний. Хотя не совсем. В тот год мы же вместе раскатывали склоны на Чимгане и Бельдерсае в Узбекистане. Потом был весенний лагерь. Против обычных 150–200 дней на горе получилось за две поездки сезона порядка 30 дней. Все остальное время я ходил на работу и занимался ребенком.
– Что за работу ты выбрал тогда?
– Я работал на НПО «Звезда», известном в узких кругах как разработчик и производитель катапультных кресел для военной авиации. Но я был в бригаде, которая делала снаряжение для парашютного спорта. Благодаря этому парашюты тоже стали сферой моей профессиональной деятельности. Там я получил базовые знания, которые позволили переосмыслить эту деятельность. Это был непродолжительный эпизод, но очень яркий. Большое спасибо за это апологетам российского парашютостроения: Калабухову Сергею и Котову Володе. Сейчас, если у меня появляется свободное время, я сотрудничаю с частной мастерской, специализирующейся на разработке парашютных систем и всякого фетиша для скайдайверов и бейсеров.
– А где тебе доводилось прыгать? Это ведь вообще особенная вещь, объект для прыжка, exit. Где это место силы, особенно если это бэйс в горах, а не индустриальные прыжки с кранов, крыш и вышек? Может быть, Норвегия?
– Норвегия – место волшебное. Но таких мест полно и в пределах СНГ. Я планирую проехаться по тем местам, где раньше доводилось бывать с альпинистскими экспедициями. В малых горах Крыма уже довелось прыгать над маршрутами прошлых восхождений. Забавно сверху вниз в падении наблюдать стену, по которой ранее доводилось совершать подъем. Прыжки в горах оставляют в сознании следы неизгладимые, хотя индустриальные объекты тоже запоминаются. Помнишь 30 way в Останкино на фестивале 2004 года? Такого в моей практике с тех пор не случалось. Все это интересно, особенно если exit каждый раз новый.
– Валера Розов (один из сильнейших бэйсеров России и мира, чемпион мира и X-Games по скай-сёрфингу. – Прим. автора.) активно пропагандирует совмещение альпинизма и бэйса, называя это бэйс-клаймбингом. Тебе это интересно, учитывая альпинистский опыт?
– Пионеры стиля, который сейчас активно пропагандируется, действительно делали подобное задолго до того, как он сам стал практиковать B.A.S.E. Тогда, правда, парашютисты не выбирали таких сложных маршрутов подъема, как Розов. Но тем не менее это был бэйс-клаймбинг. Каждая из этих дисциплин в отдельности требует высокой степени концентрации всех физиологических и психологических ресурсов, которыми ты располагаешь. Поэтому я, опираясь на свой опыт, буду стараться избегать такого совмещения. Любой exit может быть доступен по простой линии подъема, которая позволит в большей степени сконцентрироваться именно на прыжке. Хотя вдумчиво попробовать совместить это хотя бы один раз, наверное, стоит.
– Что-нибудь хочешь от себя добавить?
– Каждому, кто прочтет этот диалог, хочу добавить чуточку жизненного оптимизма и подарить четверостишие Омара Хайяма:
Если есть у тебя для жилья закуток
в наше подлое время, и хлеба кусок,
если ты никому ни слуга, ни хозяин,
счастлив ты и воистину духом высок.