О покорности и лжи: несколько замечаний по поводу "нашего советского поколения"

Сергей Баймухаметов, публицист, историк

На эти размышления навела меня опубликованная в «Новых Известиях» статья журналиста и писателя Сергея Кузнецова «Рожденные в СССР: какие исторические травмы несут с собой бывшие советские люди». В редакционном врезе говорится, что его пост в фейсбуке «получил огромное число откликов и перепостов».

Из прочитанного я сделал вывод, что мы, поколение старших, не только несем следы «исторических травм», но и необыкновенно чутки, ранимы - всё знаем, помним, на всё обостренно реагируем.

Сергей Кузнецов призывает нынешних молодых относиться к нам, старшим, с пониманием. «Травма стала важным понятием в последние десятилетия, историческая травма – в том числе. Чтобы облегчить жизнь многим хорошим людям молодого поколения, я хочу рассказать им о некоторых травмах, которые мое и более старшие поколения перенесли в прошлом веке, и о тех триггерах, которые от этого возникли… Любая попытка ограничения свободы слова работает для нас как триггер… Любое обещание светлого будущего и рассказ о том, как люди чудесно изменятся, работают как сильнейший триггер. Я перестаю слышать собеседника и видеть волнующие картинки, которые он мне показывает – вместо этого я, как в старой песне, вижу снега наст и слышу шмона гам, сквозь который доносится не голос собеседника, а лай овчарок, вой метели и звуки выстрелов».

Прерву цитату для пояснения. Кузнецов, в частности, имеет в виду песню Александра Галича «Облака»:

Облака плывут в Абакан,

Не спеша плывут облака...

Им тепло небось, облакам,

А я продрог насквозь, на века!

Я подковой вмерз в санный след,

В лед, что я кайлом ковырял!

Ведь недаром я двадцать лет

Протрубил по тем лагерям.

До сих пор в глазах - снега наст!

До сих пор в ушах - шмона гам!..

(«Шмон» – тотальный обыск в лагерных бараках.)

Продолжу цитату из статьи Кузнецова:

«Потому что для моего поколения ГУЛАГ и Холокост – еще не факт истории, а то, что случилось почти что с нами, то, что могло случиться с нашими родителями или, не дай Бог, случилось с нашими бабушкам и дедушками. Мы все слышали истории про тех, кто погиб, и про тех, кто чудом НЕ погиб».

Повторю: из прочитанного я сделал вывод, что мы, поколение старших, не только несем следы «исторических травм», но и необыкновенно чутки - всё знаем, помним, на всё обостренно реагируем.

Однако мой опыт (я старше Кузнецова на полтора десятка лет) говорит мне, что это не совсем так и даже далеко не так. Притом, что многие его тезисы найдут отклик в сердцах шестидесятников и тех, кто считает себя их духовными наследниками, единомышленниками, младшими товарищами. К которым я отношу и себя. В то же время картина, нарисованная Кузнецовым, - лишь часть общей панорамы под условным названием «старшие поколения».

Начну с бани 1961 года. В начале 60-х годов и ранее советские люди в областных и районных центрах мылись в банях. (Горячей воды не было и в благоустроенных квартирах.) В нашем городе даже автобусная остановка так и называлась: «Горбаня». В смысле – городская баня.

Стояли (сидели) в долгих очередях. В ближней к нам бане (новой, второй городской) было большое помещение перед предбанником. Там и я маялся вместе со всеми, мальчишка. И помню, как дядька какой-то вдруг начал произносить горячие речи, одобряя политику Хрущева, тогда – первого секретаря ЦК КПСС, Председателя Совета Министров СССР. Чуть ли не с пеной у рта, чуть ли не кричал: наш Никита Сергеевич то, наш Никита Сергеевич сё, как он показал этим американцам кузькину мать! И тому подобное. Минут десять разорялся. Но никто слова не сказал.

Мужики – молчали. Понятно, не хотели вступать в разговор с человеком явно неадекватным. Но в то же время (я чувствовал детской душой) это было и враждебное – по отношению к Хрущеву - молчание.

Сейчас, вспоминая те годы, осмысливая, постоянно задаюсь вопросом: «За что так не любили и презирали Хрущева в народе?»

И не могу понять, объяснить.

Хрущев начал выдавать колхозникам зарплату деньгами. (Раньше с ними расплачивались продуктами сельского хозяйства, «трудоднями», их называли «палочки» - то есть отметки бригадира в тетрадке о выходе на работу.)

Хрущев увидел в Америке и внедрил в СССР «карусель» - систему механической дойки, избавил доярок от травматической работы: к 35 годам они получали суставный ревматизм.

Хрущев вывел страну из подвалов и бараков: в 50-е годы началось панельное домостроение, ошеломительное для советских людей поточное строительство жилья. Дома ставили, как детские кубики! Десятки миллионов получили благоустроенные квартиры, о которых даже и не мечтали. С 1956 по 1970 год 100 миллионов граждан СССР получили новые, благоустроенные (!) квартиры.

И, наконец, разоблачение сталинизма как преступления против населения, как режима государственных репрессий. Из лагерей вышли и из ссылок вернулись миллионы невинно осужденных. В том числе и в наших казахстанских краях, известных в стране как «лагерные».

И об этом (наверно?) знали мужики в предбаннике. Ведь были у них родичи в колхозах, кто-то сам отсидел безвинно, у кого-то друзья-родственники отбыли срок в лагерях. Наверняка знали.

И все они – враждебно молчали. А среди своих, в узком кругу – зло изгалялись над Хрущевым: «Кукурузник», «лысый клоун», «что голова – что ж….» Ни один правитель до Хрущева не сделал для народа и десятой доли того, что сделал он за десять лет. И никого так не проклинал народ, ни над кем так не смеялся и не издевался.

Спустя 35 лет я гулял с собакой по парку в нашем московском районе. Разговорился с мужчиной, по виду - моего возраста. Совершенно мне не знакомым. Наши собачки рядом гуляют - и мы тоже. Обычное дело. Тихое, благостное утро, и разговор был тихий, благостный. Хотя говорили о политике, о прошлом, о будущем.

- А если на этой волне общего недовольства к власти снова придут коммунисты? - спрашивал он. - Что тогда будет?

(Разговор происходил летом 1996 года, накануне второго тура президентских выборов. С одной стороны – президент Ельцин, с другой – председатель КПРФ Зюганов.)

- Как бы сажать не начали...

- А что, разве сажали? - спросил он.

- Как это так? - не понял я.

- Да никого они не сажали, это все разговоры непонятно откуда! - уверенно сказал он.

- А вы деда своего помните? - вдруг спросил я. (До сих пор не пойму, как это меня осенило.)

- Нет, мама говорила, что последнее письмо от него получила из Нагаевской бухты в 42 году...

(Нагаевская, вернее - Нагаева бухта в страшной памяти миллионов. Сюда шли с Большой земли пароходы с заключенными, здесь начиналась для них Колыма.)

- А бабушку? - спросил я.

- Тоже нет. Она умерла в ссылке, в Акмолинске.

(Под Акмолинском, ныне город Нур-Султан, столица Казахстана, был АЛЖИР - Акмолинский лагерь жен изменников Родины.)

Разговор наш проходил без всякого политического, мировоззренческого накала. Тихий, спокойный.

- Ну вот, а вы говорите, что не сажали, - сказал я с некоторым удивлением в голосе.

- А я как-то не думал... - тоже удивился мой собеседник.

Наверно, не будь в его семье этой страшной истории (которую он вычеркнул из памяти, «не думал»!), он бы со мной мог и по-другому разговаривать.

Конечно, легко возразить: «Это частные случаи, они не дают общей картины!»

Тогда вот общая картина. По данным Левада-Центра, в 2019 году уровень одобрения Сталина побил исторический рекорд. Роль Сталина в истории страны положительно оценили 70% россиян, Почти половина респондентов готовы были оправдать репрессии сталинской эпохи. И «вклад старшего поколения» в общий хор «уважения к Сталину» - самый весомый.

Тогда о чем пишет Сергей Кузнецов? Называя свой пост «манифестом поколения», кого и что имеет в виду? Только тех, кто разделяет его знания, мысли и чувства? Но ведь большинство населения составляют те, кто «не знает», о чем пишет Кузнецов, или знает, но «как-то не думает». Все они (мы) в возрастном измерении – советские поколения. И никакой в среднем (средняя температура по больнице) травмы у этих или у этого поколения нет. Другое дело, что покорность, слепоту, бесчувствие и беспамятство можно считать последствиями жизни в тех исторических обстоятельствах.

Нельзя рассматривать народ исключительно как жертву революции и коммунизма, сталинизма. Если говорить только о революционном и послереволюционном периоде, то ведь массы в праведном гневе шли убивать – во имя справедливости. А потом пропаганда воспитывала их детей и внуков, внушала, что можно и надо уничтожать других, тех, «кто не с нами», кто думает не так, как мы. Народ был и жертвой, и палачом. В 1956 году, после XX съезда КПСС, когда стране открыли страшную правду о репрессиях, о преступлениях сталинизма, Анна Ахматова говорила: «Теперь арестанты вернутся, и две России глянут друг другу в глаза: та, что сажала, и та, которую посадили».

Интеллигентские рефлексии! Ничего не случилось. Посмотрели. А может, даже особо и не смотрели, чего там смотреть, не видели, что ли, дело ведь привычное: сегодня ты, завтра - я. А помимо тех, кто сажал и кого сажали, было абсолютное большинство – остальное население. И оно воспринимало происходящее как норму? Потому что если живешь в ЭТОМ, то ОНО так или иначе становится нормой?

Хрущев освободил страну от сталинского ГУЛАГа во всех смыслах. Горбачев - от диктата коммунистической доктрины.

Оба они – самые презираемые (а то и ненавидимые) правители в мнении широких масс населения.

Неужели и по сей день прав Пушкин, написав: «К чему стадам дары свободы?»