Директор «Левада-Центра» Лев Гудков

– Недавно вы спрогнозировали, что общественные волнения после победы Путина постепенно пойдут на спад, а затем возобновятся к осени. С чем это будет связано?

– Во-первых, очень много людей – больше трети, 35%, – не признают эти выборы легитимными. Поднимется волна возмущения. Затем, поскольку власти не будут на это возмущение реагировать, волна начнет постепенно спадать. Но напряжение никуда не денется, потому что недовольство властью и снижение доверия к ней усиливается. Все финансовые вливания и заверения, которые власть делала в последнее время, не работают так, как работали в предыдущие кампании. Есть инфляция, которая съедает все прибавки, надвигается повышение пенсионного возраста, и сами разговоры о них усиливают напряжение в обществе. Сейчас в чисто политиканских целях отложено повышение тарифов – с января на июнь. Когда оно все-таки произойдет, это станет еще одним стимулом для протеста. И такие настроения разрастутся к осени.

– Катализаторами будут экономические проблемы?

– Ну не чисто экономические. Людей не собственно экономика волнует, а условия их существования. Большинство у нас не имеют никаких сбережений, 70% живут от зарплаты к зарплате, от пенсии к пенсии. А для малоимущих рост инфляции чрезвычайно болезнен, он бьет их гораздо сильнее, чем людей со средним или выше среднего достатком. Вообще говоря, этот избирательный цикл отличается тем, что он не дает подъема оптимизма. Кампании 2008 года и ранее всегда порождали волну надежд у населения, что новая или переизбранная власть будет больше внимания уделять нуждам и проблемам избирателей. Теперь мобилизационные усилия власти такого эффекта не принесли.

– В какой мере люди перестали быть восприимчивы к агитации?

– Нельзя сказать, что совсем перестали, но эффект несоизмерим. У нескольких процентов граждан повысилось желание голосовать, но это в пределах статистической ошибки, поэтому о серьезном воздействии говорить нельзя. Хотя пропагандистский аппарат действовал на пределе возможностей.

– Как повлияла президентская кампания на доверие к выборам?

– Большинство россиян хоть и ждут, что власть начнет решать их проблемы, но патерналистский запрос по отношению к государству слабее, чем в предыдущие годы.

– Но митинговать готовы только 3% городского населения.

– К осени будет больше. И даже если нынешние 3% выйдут одновременно, это будет гигантское протестное движение. Когда в Москве вышли около 1% жителей, это произвело эффект сильного социального потрясения. Если 1–1,5% выйдут в целом по стране, будет очень мощное движение.

– Кто эти люди по социальному составу?

– В Москве, где мы проводили опросы, 70% протестующих – люди с высшим образованием. В основном это специалисты либо менеджеры среднего и высшего уровня. Руководителей – 15%, предпринимателей – 8%, студентов – 13%, рабочих – 7% и примерно 11–12% пенсионеров.

– За счет какой социальной группы число протестующих может вырасти?

– За счет тех, кто в большей степени связан с рыночной экономикой, с частным бизнесом. Работники государственных предприятий и организаций, так называемые бюджетники – наиболее зависимые и управляемые люди. Это как раз тот советский человек, который сохраняется еще сейчас и который хоть и недоволен и бурчит, но пассивен и не рискнет выходить на митинги. Если только не будет доведен до крайности, но это будут очаговые вспышки.

– Несмотря на то что эта категория населения больше всего страдает от инфляции и роста тарифов?

– Да. Вообще, мы имеем дело с двумя типами социального недовольства. Одно, наиболее распространенное, – это недовольство бедных людей, живущих в малых, средних городах и сельской местности. Это бедная, депрессивная среда, не имеющая собственных ресурсов для выхода из состояния хронической нужды. Их недовольство направлено на то, что власть не выполняет свои социальные обязательства, не поднимает зарплаты, не обеспечивает соответствующий уровень здравоохранения и прочего. Выражается недовольство обычно в разговорах на кухне, потому что эти люди отличаются крайне слабой способностью к самоорганизации и вообще к активности. Это застойное недовольство, и парадоксальным образом оно работает на сохранение режима, а не на изменение ситуации. Есть другое недовольство – населения крупных городов, прежде всего столиц. Вот эти люди независимы от власти, они добились какого-то благосостояния в последние годы. И теперь требуют институциональных реформ. Их не устраивает авторитарный режим, и они выступают за честные выборы как условие регулярной смены власти, за независимый суд, за освобождение СМИ от цензуры, за большую свободу политической конкуренции. Именно они выходят на митинги протеста.

– Наблюдается ли тенденция к перетеканию недовольных из первой группы во вторую?

– Пока нет. Потому что нет связи между двумя этими типами недовольства. Недовольство городского населения поддержано распространением Интернета. В Москве, скажем, Интернетом пользуются 66%. А в целом по России – 35–37%. На периферию Интернет не спускается: там нет ни денег, ни запроса. Поэтому периферия вся облучена кремлевской телевизионной пропагандой. А в крупных городах Интернет развалил монополию телевидения.

– Возможен ли уход от советского иждивенческого сознания в ближайшие годы?

– Для большинства – невозможен. Эти две России развиваются параллельно друг другу и в культурном, и в информационном, и в имущественном плане.

– Каково количественное соотношение между этими группами?

– Один к двум. Примерно треть – крупногородское население и две трети – сельское и малогородское. Поэтому в электоральном смысле застойная и депрессивная Россия, конечно, подавляет развивающуюся часть.

– Насколько активное городское население политизировано в том смысле, что реально поддерживает определенную партию?

– В очень небольшой. Для этой среды характерно слабое политическое сознание или даже отвращение к политике. На мой взгляд, это проявление политического инфантилизма. Политика предполагает тяжелую повседневную работу по организации общественных действий, по выражению этих настроений, по защите своих интересов, по осмыслению всего, что происходит. А здесь все пока ограничивается требованиями честных выборов и несколько детскими представлениями: вот выберем не Путина – и все станет хорошо. Примерно те же иллюзии привели в свое время к власти Ельцина. А дело не заканчивается на том, чтобы проголосовать. Надо создавать устойчивые структуры, которые бы работали на постоянной основе по выражению интересов этих групп. Это будет совершенно другой уровень ответственности, другой тип сознания, который пока отсутствует. Меня поразило в наших опросах на митингах, что даже среди людей продвинутых по-прежнему сохраняется чисто персоналистическое отношение к политике, а идея формирования правительства по партийному принципу – основа демократии – вообще отсутствует.

– То есть необходима какая-то программа, которую общество оценило бы как близкую к своим интересам?

– Да. Необходимо работать над выражением интересов и депрессивной части, которые сейчас вообще не принимают во внимание, и новой, формирующейся части либерально настроенной городской публики. Какой-то слабый запрос на новую партию, которая бы оппонировала Путину и включала в себя представителей самых разных политических взглядов, консолидируя протестные настроения, есть.

– Какова вероятность, что в ближайшие годы такая партия появится?

– Вероятность слабая.

– Может ли измениться отношение к Путину в обществе?

– Основа поддержки политики Путина – апатия и безразличие. Его власть опирается на механизмы, поддерживающие население в состоянии пассивности и непротивления. Иллюзий в отношении него даже в 2000-е не питали, и число людей, именно с симпатией относящихся к нему, а не голосующих за него по принципу, чтобы не было хуже, всегда было относительно невелико. В моменты наивысшей популярности он имел примерно 25–27%, до 30%. Сейчас – около 23%. Основная масса относится к Путину равнодушно, дистанцированно. Но главное, что все это время у него практически не было оппонентов. Число людей, негативно оценивающих его деятельность, не превышало 8–10%. А сейчас оно поднялось до 20–25%.

– Когда и почему произошел этот скачок?

– Начиная с осени 2010 года. Прежде всего это была реакция на кризис осени 2008 года. Раньше общество соглашалось его терпеть, потому что ситуация в экономике была очень благоприятной, реальные доходы населения росли на 7–8% в год между 2002 и 2007 годами. А в 2008 году кризис показал, что это все очень нестабильно. Попытка правительства выйти из кризиса путем затыкания дыр и заливания деньгами целых отраслей на время приостановила рост недовольства. А потом люди осознали, что ситуация не меняется и выхода из тупика нет. С этого момента началось заметное, но очень устойчивое падение доверия к руководству страны. Вначале – к правительству, потом и к самому национальному лидеру. Позже всех отреагировал средний класс. Он встряхнулся только в прошлом году и на перспективу нового прихода Путина на президентский пост ответил чемоданными настроениями. Об эмиграции в России задумались 22% населения – фантастическая цифра. А потом люди осознали, что Европа не резиновая, что и там кризис. Понятно, что не все уехали, и это состояние недовольства перед думскими выборами превратилось в протест.

– Обычно протестуют низы, а средний класс является стабилизатором. У нас все наоборот?

– События очень необычные действительно. Те, кого можно назвать средним классом, забеспокоились, что им придется еще 12 лет жить при этом режиме, и осознали всю опасность. Пробудились моральные соображения, чувство собственного достоинства, которое очень важно для самоидентификации. Люди начали действовать, и осознание, что проблема авторитарного режима решаема, причем их же собственными силами, – оно вряд ли куда-то денется.

– То есть Путин к себе доверие уже никак не вернет?

– Нет, потому что нынешняя ситуация не устраивает никого. Ни периферию, ни средний класс, ни бизнес, ни даже коррумпированное окружение Путина.

– А им-то что не нравится?

– А им не нравится ситуация неустойчивости, нестабильности. Возникает сомнение в самом Путине.

– Если это так, почему рейтинг Путина остается высоким?

– Для большинства пока нет альтернативы. Эта искусственная безальтернативность, которая оборачивается равнодушием и отчуждением от политики, консервирует ситуацию и работает на Путина. Но в ближайшие год-два мы будем наблюдать эрозию политического доверия. Когда возможны переломные события, сказать очень трудно, потому что ресурсы терпения у российского населения очень большие.

– Какова вероятность, что протест перестанет быть мирным?

– Даже сейчас на митингах есть определенная доля (порядка 10%) националистов. Правда, умеренных, не радикальных. Пока благодушная, мирная, доброжелательная и несколько карнавальная атмосфера гасила агрессию.

– Такая атмосфера сохранится на акциях после президентских выборов?

– Это зависит от действий власти. Я думаю, что власть лицемерная и не очень умная. Поэтому на первых порах она попытается усилить репрессии против организаторов и против оппозиции по любым поводам. Это даст обратную реакцию, и конфликты будут развиваться. Здесь действует принцип, который сформулировал один милицейский начальник: «Пока вас десятки и сотни, мы вас будем бить. Когда вас будут тысячи, мы постараемся вас изолировать. А когда вас будут десятки тысяч – мы вас будем охранять». Вот если выйдут десятки тысяч, то власть не рискнет использовать репрессии. Соответственно и агрессивные радикалы тоже не решатся действовать.