Никита Михалков

– Ни одна из отечественных премий – ни «Орел», ни «Ника», никто – даже у нас в стране не имеет такого веса, как «Оскар» или Канн. Дело в том, что премии у нас пока молодые? «Орлу», например, шесть лет, а «Оскару» – 80.

– Да, думаю, да. И, кроме того, мы не очень уважаем себя. Мы как бы все время «чужие на этом празднике жизни». «Вот там – это да, а это что?!» Другой разговор, что у нас развелось такое количество премий, которое по большому счету смысла не имеет. Огромное количество дипломов, наград, медалей, званий. И все с такими пафосными определениями: «За службу отечеству», «За гордость», «Немыслимая симпатия», «Абсолютный чемпион», «Человек столетия»… И эти эпитеты придумываются для того, чтобы возвысить тех, кто эти премии создал, а не тех, кто их получает. Поэтому они просто девальвируются. А что касается уважения к той или иной премии, я думаю, что если будут вручать по справедливости, если это будет не подтасовка, то тогда будет и уважение. А так, сегодня показывает церемонию Первый канал – все получает Первый канал. Завтра транслирует второй – все получает второй. А когда получил второй, а транслирует Первый, то о премии или не говорится или говорится так, между прочим: ну, бж-бж! (зажевывает буквы, изображая быструю речь.)

– Какую роль в присуждении кинопремий, того же «Оскара», играют закулисные махинации, а какую – художественные достоинства картины?

– Бог его знает. Везде существует определенный процент политики, личных отношений и т.д. В академической среде очень часто голосуют за тех, кого знают. Приходят: «О, этого знаю!» и ставят крестик. В Америке это труднее, потому что там каждый пробивает талон о том, что он досмотрел определенную картину до конца. Иначе он не имеет права голосовать. У нас никто не может проследить за всеми. Кроме того, согласитесь, есть такое искушение: чего все одной картине?! Давайте по-честному – как бы по-честному – дадим этим, этим, этим, «всем сестрам по серьгам». В прошлом году шесть номинаций у «Острова», и получает шесть номинаций «Остров». И мы понимаем, что это не просто так, это серьезно. Мне смешно читать, что вот Михалков получил пять «Орлов». В прошлом году взяли шесть, и ничего, а в этом – пять, и такой крик. Я-то знаю, что я этим не занимался, никого ни о чем не просил, не уговаривал. Разговоры о том, что это моя премия, – это бред. Я организовывал академию! Это была мечта Кулешова еще в 20-е годы. Я ничего не хочу сказать плохого про «Нику». Дай Бог им здоровья, я даже предлагал, чтобы «Ника» и была премией академии. Пусть ее вручают Юлий Гусман, те же самые Арканов, Инин… Только кому вручать, будет решать не эта достаточно частная компания, а академия, учредителями которой являются Союз кинематографистов, Академия наук РФ, Первый канал, второй канал, Российская газета, Министерство культуры. Ну, это серьезная компания. Наверное, более серьезная, чем 5–6 учредителей, которые и головастые, и талантливые, и очень известные. Другой вес имеет. Поэтому я считаю, что национальной премией кинематографа нашего является «Золотой орел», а не «Ника».

– Вы номинировались на «Оскар» два раза: за «Очи черные» и «Ургу…», а получили только за «Утомленных…». Почему именно за этот фильм?

– Трудно сказать. Порой играет роль, как продвигается картина в Соединенных Штатах, кто купил картину. Есть ли у этого дистрибьютора еще одна иностранная картина, которая номинируется на «Оскар» в этой категории. Как это было с «Ургой». У Miramax была и «Урга», и «Индокитай». Им было все равно. И получил «Индокитай». Они его активно промоутировали. Катрин Денев была там несколько месяцев. И им сподручнее это было. Не могу сказать, что «Урга» намного слабее, чем «Индокитай», и не могу сказать, что «Урга» намного слабее «Утомленных солнцем». Они о другом. Так, чтобы это «о!» и «О!», это не так. Одно то, что я номинирован четыре раза в этой категории, – это уже серьезно…

– Это уже победа.

– Да, это уже победа. Для меня вообще диво, что картина, вот так посланная, без отца, без матери, что ее вообще досмотрели до конца, что ее приняли. Она прошла девятку, потом осталась в пятерке. Без дистрибьютора. Это вообще нереально (смеется в усы).

– Насколько я помню, «12» купила компания Sony. После номинации?

– После. Конечно (улыбается).

– При вашем обилии должностей и колоссальной занятости сколько времени у вас остается на сон?

– Четыре часа.

– Но вы, по крайней мере, получаете удовольствие от своей жизни в таком бешеном ритме?

– А по-другому не получается. Я вот сейчас ощущаю, что надо сделать паузу, немножко передохнуть, потому что так можно просто себя загнать. Я стал неважно себя чувствовать последнее время. У меня мерцающая аритмия. Вот мне только сегодня сказали.

– Не секрет, что много критики в ваш адрес. А если бы вдруг поток прекратился и все стали хвалить…

– Не дай Бог! Я сказал некоторым журналистам: пишите, что угодно, только не смейте меня хвалить. Если им понравится то, что делаю я, это значит, что я куда-то упер не в ту сторону. Они пишут глупости, мерзости, пошлости с желанием оскорбить, с желанием обидеть. Пока они, вот эти некоторые, меня ругают, все нормально. Значит, я иду своей дорогой. Я внутренне не свернул, не сгнил, не опустился. Я им очень благодарен, честное слово!

– В одном из ваших недавних интервью я прочитал, что в одном из городов в вас кинули бутылкой с серной кислотой, в Санкт-Петербурге – метнули нож. Кто и в связи с чем?

– Это лимоновцы. У них весеннее обострение. Бог им судья. Есть разные люди. Ничем нехорошим это не закончилось. Ну, и слава Богу.

– Несмотря на всю критику и нападки, вы производите магнетическое впечатление на журналистов. У меня у самого корреспондентка после интервью с вами вернулась с криками: «Он такой классный! Он такой классный!»

– (Смеется). Я никогда не думаю: «Вот сейчас я их обаяю!», и запустил... Как только человек начинает так думать, все заканчивается. Я такой, какой я есть. Кого-то я люблю, кого-то я не люблю. Когда мне весело, я веселый, когда мне не весело, я не веселый. И стараюсь этого не показывать (лукаво улыбается). Как раз самая большая ошибка журналистов заключается в том, что они предполагают, что я – «два пишем три в уме».

– Перейдем к «Утомленным солнцем». Почему после первой серии, в конце которой была поставлена такая жирная точка, вы взялись делать продолжение?

– Мне не хотелось начинать новую историю. Я хотел, чтобы герои были узнаваемы. Кроме того, во флешбеках мы видим героиню, когда ей восемь, а сейчас ей 23 года. Это совсем не та разница, когда актрисе 35 лет или 40. Это другое эмоциональное наполнение. Зритель видит, что это та же девочка, только маленькая. Мне очень хотелось сделать картину о войне. Притом не с исторической точки зрения – событие, битва там какая-то. Меня интересовала одна вещь: как мы ее выиграли? Я не понимаю. Это вопреки всякой логике. Все было против нас. И вот где этот перелом произошел? Где Бог вступился? Через какие жертвы? Мы снимаем в окопах, зимой до четырех часов (позже снимать невозможно, потому что темно), а потом садимся в машину и едем домой. И это пытка. А когда это не пиротехнические заряды, а настоящие? А когда никуда не уйти? А когда страшно? Вроде бы это выглядит, как какая-то агитка. Но вот мое желание, чтобы человек после того, как посмотрит фильм, взял газету, сел к телевизору или просто когда стоит на светофоре, ждет, пока машины проедут, подумал: «Господи, какое счастье! Я могу стоять на светофоре! (проникновенно.) Вот сейчас я перейду улицу и приду к себе домой».

– Недавно газета «Коммерсант» и журнал «Власть» написали, что «Сибирский цирюльник» – это «самым крупный провал» в истории, поскольку при бюджете $43 млн. собрал только $2,6 млн.

– Это бандиты! Хамство такое, что даже неприлично. У нас было 30 копий и 36 кинотеатров в стране. И $ 2,6 млн. мы собрали! Сегодня фильмы выходят по 800, даже по 1000 копий. И вот мы бы выпустили 800 копий и 1,5 тысячи кинотеатров. Давайте посчитаем: 30 копий…

– Я уже посчитал. Где-то 60 миллионов.

– Молодец! 62 миллиона. Если бы мы на 800 копиях собрали 2,6, а так… Надо же объективно смотреть на вещи.

– Но на тот момент при бюджете $43 млн. и той системе проката вы же понимали, что фильм не отобьет эти деньги?

– Основные деньги были – деньги западные. Это была их проблема. Мы предлагали эту картину снять дешевле, ну, в три раза. Мы им говорили: «Вот смета, мы уложимся…» – «Нет, мы будем делать сами». Ну, делайте сами. И их обдирали на каждом участке. Да и они огромные зарплаты платили своим людям – ОГРОМНЫЕ. Девочка-хлопушка получала $100 тыс. В те времена! Нам присылали Дума и Счетная палата четыре или пять проверок: ну, как можно иметь такие деньги и не украсть? Мы все удивлялись: «Ну, вот же отчеты!» – «Да ладно, что ты рассказываешь!..» Как в пословице: «скажи мне, где ты работаешь, и я скажу, что ты воруешь». «Самый крупный провал»! (Язвительно.) Я уже не говорю, если бы Костя Эрнст отнесся к «Сибирскому цирюльнику», как к своей картине и прорекламировал, как…

– «Ночной дозор».

– Ха! «Ночной дозор»! Как «Иронию судьбы».

– Кстати, как вы оцениваете современные громкие проекты? Ну, вот, допустим, тройка: «Ночной дозор», «Антикиллер», «9 рота».

– Любая из этих трех картин не про меня. Я сейчас не берусь оценивать их художественный уровень, но мне важно, насколько фильм соотносится с моей биографией, моими различными проблемами. «9 рота» собрала большие деньги, это очень профессиональная картина. Но если вы замените Афганистан на Иран, а Ваню на Джона, по большому счету изменится не много. Это абсолютно универсальная история без того личностного, что связано именно с нашим характером. А я считаю, что только по-настоящему национальное становится интернациональным. Поэтому и я могу быть интересен только отсюда. Я же после «Оскара» получал массу предложений – и там, и сям. Но я не могу конкурировать с западными режиссерами, потому что надо делать кино об их проблемах. И американский продюсер будет от меня этого ждать. Это кино, которое я сниму там про них, оно все равно будет туристическим. Это будет мой взгляд со стороны на их проблемы. Зачем? Если у них есть свои режиссеры.

– В какой эпохе вы хотели бы жить?

– XIX век. Причем такой, разный. Я пожил бы с Пушкиным в одно время. Мне кажется, мы бы с ним квасили, если судьба нас свела. Может, и поссорились бы потом, но некоторое время дружили бы. А потом Чехов… С Чеховым, думаю, мы бы сильно дружили. Поймите меня правильно, я не говорю: я и Чехов, я и Пушкин. Я говорю о том, что мне близко. Может, они бы меня на порог не пустили, и я любил бы их издалека.

– Логичный вопрос: если XIX век, то чем бы вы занимались? В то время кинематографа еще не было. Писателем были бы?

– Нет. Думаю, что был бы офицером. Причем таким, забиякой, бретером. Такой кавалергард… Воевал бы где-нибудь на Кавказе, у генерала Ермолова. Мне это близко, это дорого. Или… (задумывается.) артистом мог бы быть.

– Ну, режиссер в какой-то мере – это тот же командир.

– Вообще профессия режиссера пересекается со всей мужской жизнью – семейной, общественной. Сейчас проблема с режиссерами в том, что утеряно среднее звено. Понтов много – банданы, серьги в носу, в ушах, мышцы. То, что мы проходим сейчас, – это ликбез. Это трагедия. А почему? А потому что клипы: за два дня сняли – деньги те же. А вдолгую, вот так тянуть – это одиночество бегуна на длинную дистанцию. Это очень тяжело.

– «Утомленные солнцем-2» выйдут только в 2010 году. Не внушает ужас, что еще три года тянуть эту махину?

– Да нет. Если б мы сидели, баклуши били. А нам еще снимать и снимать, монтировать и монтировать. Вы представить себе не можете, что такое монтировать такие картины. Мы «12» монтировали четыре месяца, а уж эту!.. Уже снято 180 км пленки! Это не просто два больших фильма, это 12 серий.

– Если бы Михалков сегодня встретил Михалкова 20, 40 лет назад, чтобы он ему посоветовал и о чем бы его предупредил? Или сказал бы: все правильно, делай, что делаешь.

– Нет, кое о чем, наверное, предупредил бы. Правильно сказано: «Благими намерениями вымощена дорога в ад». Очень часто я пытался доказать, что то, что я предлагаю, не мне выгодно и не мне надо, это надо другим. В Союзе кинематографистов я говорил, что надо сломать здание Дома кино и построить там новое. Если не идти навстречу будущему, оно придавит тебя. Меня не услышали. Я сожалею о том количестве времени, которое я потратил, чтобы их убедить. Люди не могут себе представить, что кто-то может что-то предложить без учета личных, корыстных, неправедных интересов. «Деньги кончаются, а стыд остается» – мало, кто хочет это понять. К сожалению, наше общество и особенно наш цех живет еще по принципу, когда чужое поражение считают своей победой. Я бы об этом предупредил. Но опыт есть опыт.

– А какова ситуация сейчас с Домом кино?

– Я отступился. Был вынесен вотум недоверия большинством, точнее, не большинством, а самой шумной и крикливой частью... Они сейчас очень счастливы, что отбили Дом кино, который будет разваливаться. И он будет разваливаться (с нажимом)! Деньги, которые должны были пойти в пенсионный фонд, пойдут на ремонт. А потом кто-нибудь очень умный и цепкий его сломает и будет на этом зарабатывать деньги. Все-таки если тебя не слышат, я не вижу необходимости силой пытаться кого-то убедить, чтобы потом показывать: видите, я был прав. Бог все видит. А у меня нет ни желания, ни возможности этим заниматься. Я хочу снимать кино, заниматься своей профессией, а не ловить на себе взгляд, когда ты говоришь: «Добрый день!», и человек думает: «Что он имел в виду?» Ничего я не имел в виду!

ИЗБРАННЫЕ ЦИТАТЫ НИКИТЫ СЕРГЕЕВИЧА (ИЗ НАИПОСЛЕДНЕГО)

«Да, Путин – силовик, но если так разобраться, Ричард Львиное Сердце – силовик. Айвенго – силовик! А Робин Гуд не силовик? Просто бандит».

«В Италии кричат: «Я его убью, держите меня!» Отпускаешь его – ничего не делает. В Испании ничего не скажут, просто убьют. Потому что это серьезные люди».

«Рамзан Кадыров во время просмотра опускал лицо и говорил: «Это про меня. Это про меня!» (О том, как президент Чечни смотрел фильм «12».)

«У нас такая критика, как в песне «Кто-то кое-где у нас порой». Никого не обидели. Кто-то… кое-где… у нас… порой…»

«Русский человек должен ненавидеть власть, пить, как сапожник, и умереть под забором, как настоящий художник».