Черно-белое кино

– Когда вам предложили сняться в образах Тарзана и Джейн, вы долго раздумывали?

– Мы согласились сразу: просто другие нам не подходят. Я всегда чувствовал себя Тарзаном в жизни, и мне обидно, что есть еще какой-то «Тарзан», которого считаю своим прямым конкурентом. Этим проектом я хочу расставить все точки над «i» раз и навсегда.

– Анастасия, вы чувствуете себя Джейн рядом с Владимиром?

А.В.: – Не всегда, иногда тоже ощущаю себя Тарзаном.

В.Е.: – При этом я никогда не бываю Джейн, и вот два Тарзана сходятся в схватке. Конечно, дружеской, у нас чисто спортивный интерес.

– А оба сына, Гордей и Орфей?..

В.Е.: – Конечно, они тоже Тарзаны. У нас вся семья «тарзанья» – с этим ощущением легче жить. Во-первых, этот образ связан с полетом, силой и свободой. Во-вторых, я всегда стараюсь минимум одежды надевать: раньше посещал исключительно дикие пляжи, где могу свободно чувствовать себя без одежды, а в детстве вообще ходил по улице в кимоно и босиком, смущая людей.

– Похоже, это ваше естественное состояние – смущать людей.

– Нет, люди сами смущаются, я же просто такой, какой есть. И только эта фотосессия напоминает мне о том, кто я на самом деле.

– Но тем не менее вы не оставляете своих опытов – и кино-, и театральных. Совсем недавно вы делали перформанс о Маяковском.

В.Е.: – Это было выступление по старым следам, но с привлечением новых опытов в музыке. Опять же это тот редкий момент, когда мы работали вместе с Настей, которая выступала в роли чтеца...

А.В.: – Я все же выступала как актриса: зачем же я тогда заматывалась марлей и обливалась кровью?

В.Е.: – Если сравнивать с тем Маяковским, которого я делал десять лет назад, то теперешний – чтецкий вечер. Просто мои выступления всегда сопровождаются маленьким перформансом, даже если это просто читка пьесы – только тогда можно передать смысл, особенно если речь идет о тех пьесах, которые пишу я и мой друг, драматург Олег Шишкин.

– Ваш тандем с Шишкиным наделал шуму в Эстонии. Когда вы ставили пьесу «Анна Каренина-2», где Анна выживает после того, как бросилась под поезд. Тогда вас обвиняли в глумлении над русской литературой.

– Прежде всего это серьезная проблема тех, кто идет на пьесу Шишкина, думая, что покажут Толстого. Позиция глумления мне в принципе не близка. В «Карениной», безусловно, есть элемент пародии – все очень смешно, анекдотично, но также и лирично, страстно, нежно. Действительно, когда темы лирики и страсти соединены в дикой ситуации, это может выглядеть как глум, но, соединяя несоединимое, мы стараемся создать новую чувственность. И в нашем спектакле Каренина погибала во время премьеры фильма «Прибытие поезда» братьев Люмьер, и это не просто совпадение или шутка, но некий магический опыт. А смешно – просто для того, чтобы не было скучно.

– Владимир, вас уже давно считают признанным родоначальником трэша в России.

– Это определение прилипло ко мне после ставшего популярным ролика «Тайд, или Отрубание головы», который разошелся по Интернету. Но в этой короткой работе много разных уровней – от чистого анекдота до серьезного социального значения. Важен и магический подтекст: кровь в моем искусстве всегда сопряжена с ритуалом очищения, она всегда льется в контексте, из которого, к сожалению, зритель очень часто вырывает сам факт кровопролития. Если говорить о трэше в кино, то фильмы режиссера Ллойда Кауфмана и студии TROMA мне не близки, мне скучно их смотреть. Я больше люблю прилизанный трэш друга Тарантино – Роберта Родригеса. Но в его картинах от трэша присутствует только визуальная эстетика, вообще же это дорогое кино, отлично снятое, и артисты там профессиональные. Кстати, даже мой «Тайд» снят и смонтирован довольно профессионально, за исключением освещения.

– Широкий зритель знает вас по вполне мэйнстримному кино: «Фартовый», «Живой», «Непобедимый». Как вы относитесь к российскому кино вообще?

– Когда фильм создают профессионалы, люди высокого уровня, ты получаешь от этого удовольствие, и твой профессиональный уровень тоже растет. Но когда на съемочной площадке бардак, а режиссер некомпетентен – довольствуешься малым, теми моментами, которые удается должным образом воплотить.

– А с какими мастерами вам удалось поработать?

– Откуда они здесь, что вы! Кино в России снимать не умеют. Наиболее адекватным был Олег Погодин, режиссер «Непобедимого». Но быть хорошим режиссером мало – надо, чтобы его еще и продюсеры окружали правильные. А в российской киноиндустрии каждый преследует свою цель, и в результате все разваливается. Нынешнее наше кино по большей части – это тусовка разводил. В массе своей проекты строятся как финансовые пирамиды, и ее участники зарабатывают не на готовом продукте, а на процессе. Вот в чем ужас.

– Если бы предложили уехать в Голливуд – согласились бы?

– Конечно. А какая разница? Во время работы над «Непобедимым» я на два месяца уехал на Мальту сниматься. Почему бы не уехать в Голливуд? Российскому проекту я бы, конечно, предпочел западный. Здесь я нахожусь в состоянии льдины, которую вталкивают в кадр, и она там плавает. Прикладывать усилия бессмысленно: это даже до зрителя не дойдет, потому что режиссер видит в отснятом материале только то, что хочет видеть, а не то, что ему предлагают.

– Сегодня у вас есть спектакль в Театре имени Вахтангова: это «Чайка» в режиссуре Павла Сафонова, где вы играете Треплева. Вам нравится спектакль?

– Это обычная роль в обычном спектакле, хотя именно он несколько выделяется из общей массы московской театральной жизни.

– Но пьеса-то – классический репертуар…

– Я не писаю кипятком ни от того, что происходит в современном русском театре, ни от Чехова. Конечно, его драматургия – это интересные конструкции и много хорошей метафизики. Но относиться к пьесе, как к полноценному произведению искусства, я не могу: пьеса предполагает постановку. Точно так же и поэзия – непроизнесенная, не облеченная в звук, для меня тоже бессмысленна. Когда я слышу, как обыкновенно читают Маяковского, то не испытываю ничего, кроме отвращения. Мне кажется, наиболее правильное воплощение его текстов делаю я, потому что отношусь к декламации стихов, как к ритуалу.

– Собираетесь возвращаться к режиссуре в ближайшее время?

– Мы с Олегом Шишкиным написали пьесу «Нападение невидимых монстров на Москву». Это будет полноценный драматический спектакль, в котором все построено по законам традиционного театра, причем избитые приемы мы дожмем до абсурда. Монстры у нас действительно невидимые: во-первых, это сразу уменьшает бюджет, а во-вторых, играть, что тебя пожирает невидимый монстр, гораздо интереснее. Играть будем без хохмы, предельно серьезно и предельно эмоционально, с точными актерскими задачами – по Станиславскому.

– В «Нападении монстров» Анастасия будет играть?

В.Е.: – Главную женскую роль! Властная блондинка Малена, дефилирующая в вечерних нарядах, которая не хочет мириться с апокалипсисом.

– Анастасия, уже работаете над образом?

А.В.: – Я пока думаю, прикидываю, как к ней подступиться, – очень многое можно сыграть. Да и вообще – это будет первая большая роль после рождения детей. Дело в том, что для меня работа всегда была на первом месте, и когда появилась семья, я оказалась в стрессовой ситуации. Я не хочу сидеть дома – но сижу, потому что не могу доверить детей няне, а работать хочется ужасно – при том, что все налаженные связи уже давно утеряны. Начать работать я могу или с Володей, или долбиться в разные кастинговые агентства. Я, в отличие от мужа, готова сниматься и бесплатно – лишь бы задействовать свои возможности.

– Владимир, вы как-то говорили, что зрительный зал надо заполнять голыми женщинами, а настоящий критик должен быть трансвеститом. Вы до сих пор с этим согласны?

В.Е.: – Я такое сказал?! Наверное, мне сон какой-то приснился… Вообще-то зал должен быть полон зрителем, который заплатил за билеты, а критик должен быть подкуплен, ведь зрителю в общей массе все равно, что любить. Пусть из ста только один понимает, а остальные делают вид. И все будут спасены.

А.В.: – А еще критик должен быть нашим другом!..

«Тарзан и его подруга» (Tarzan and His Mate, 1934)