Елена Панова

– Лена, на страницах нашего журнала вы в образе Дины Дурбин из «Сестры его дворецкого». А если бы вы могли выбрать фильм, в ремейке которого хотелось бы сняться, что бы это было?

– О, надо подумать, так с ходу я на этот вопрос не отвечу. А знаете, такого образа, который бы я хотела повторить, наверное, и нет. Фотосессия – это интересно. А вот в кино хочется создавать новые образы, отталкиваясь от себя и от своих сегодняшних желаний, настроения и личного опыта. Конечно, артисты черно-белого, старого кино – это иконы, кинодивы. Грета Гарбо, Дина Дурбин. Они вызывают у меня восхищение. Да и вообще кино в те годы было настоящей индустрией. Эти актрисы и в кино, и в жизни несли единый, цельный образ. И они старались его не разрушать. Поэтому они достаточно рано уходили из профессии. Чтобы сохранить в памяти людей этот образ и самим пожить своей жизнью. Ведь жить так все время – очень тяжелый труд. Слава, популярность и в то же время жесткие рамки. Вот почему, например, Грета Гарбо так рано стала затворницей и так тщательно и бережно охраняла свою личную жизнь.

– Надо сказать, что вам тоже удается сохранить в тайне свою личную жизнь. Вас не увидишь в различных телешоу, в светской хронике ваше имя тоже не встретишь, вы редко даете интервью. Это желание уберечь себя от ненужных эмоций, не примелькаться?

– Для меня это какой-то отдельный мир. Я понимаю, что это обратная сторона нашей профессии. Есть люди, которых это не утомляет, им нравится подобный образ жизни, они, может быть, так даже подпитываются энергетически. А меня все это очень выматывает. При всей публичности моей профессии хочется все-таки сохранить свое личное пространство. И хочется быть максимально искренней. Но я ни от чего не зарекаюсь, может быть, у меня еще наступит тот период, когда я не буду слезать с обложек журналов и буду постоянно появляться на телевидении. (Смеется.) Я ни в коей мере не отказываюсь от этого. Но в данный момент я не чувствую внутренней необходимости в этом. И потом, знаете, я поняла, что не хочу быть кинодивой, я хочу играть живых людей, и хочу в жизни по возможности чувствовать себя естественно. Публичность – большая затрата времени и сил. Я же актриса, я должна выглядеть, одеваться, гримироваться. Многие люди меня просто восхищают тем, как им удается появляться везде и всюду. Как будто у них есть клоны! Это для меня люди с другой планеты. Я не говорю, плохо это или хорошо, это просто совсем другая психофизика, видимо. И потом в сегодняшнем кризисном положении позиционировать себя как неких звезд – для меня это вообще утопия и абсурд.

– Ваша кинокарьера началась с главной роли в картине швейцарского режиссера Даниэля Шмида «Березина, или Последние дени Швейцарии». А как вы попали в этот проект, вы ведь тогда еще учились?

– Да, я была студенткой третьего курса. Как-то раз между лекциями забежала во МХАТ перекусить. Ко мне подошел человек и сказал, что сейчас приедет швейцарский режиссер, не хочешь ли сходить на пробы. Я ответила «да-да, конечно». Я не была настроена на то, что меня утвердят, но хотелось просто получить какой-то опыт проб. На тот момент я доступно могла изъясняться только на русском языке (Улыбается.), а режиссер знал шесть языков. А мы остались один на один, не было переводчика. И меня поразило то, что мы все равно хорошо понимаем друг друга. Меня попросили проиграть две сцены, которые были во многом импровизационны. Расстались мы на хорошей ноте. И я про это забыла. Через какое-то время мне позвонили и сказали «если стоишь, то сядь, ты утверждена, ты поедешь в Швейцарию».

– Эта работа стала для вас, конечно, колоссальным опытом.

– Конечно! Такой подарок судьбы в начале карьеры. Думаешь: «Боже, а что ж дальше?!» (Смеется.) Я тогда была юна, наивна во многих вещах, глаз горел, абсолютная самоотдача, я за каких-то семь уроков выучила немецкий язык, раньше никогда с ним не соприкасаясь. В фильме был чистый звук, меня никто не озвучивал. Когда я приехала со съемок, мне говорили: «Слушай, но это же так сложно, играть на немецком языке, другой мир, другая жизнь». А я помню, что у меня не было сложностей, мне было очень легко. Конечно, я немножечко смотрела на все со стороны, как-то не очень понимая, что это действительно происходит со мной. Был такой диссонанс. Сейчас я это вспоминаю как такую сказочную историю.

– Вы послушная актриса, во всем следуете указаниям режиссера, или же можете поспорить?

– Нет, конечно, я не послушная. У меня уже сформировалось свое отношение к нашей профессии, я уже вышла из возраста, когда я только учусь, и какое-то ремесло я уже познала. Я готова менять свое мнение, прислушиваюсь к людям. Но могу быть очень упертой. А вообще очень важен человеческий контакт. Когда я прихожу на пробы, я понимаю, что не только себя показываю, но также и пробую режиссера. Интересно ли будет с ним работать, будет ли нам комфортно, не расходимся ли мы во мнениях?! Только так. А иначе не получается.

– Мне кажется, что в вашей фильмографии нет проходных фильмов. Вы очень серьезно подходите к выбору картин?

– Думаю, что так, у меня нет проходного кино. Если я читаю сценарий, я должна себя там видеть, понимать, что там не пустота. И это не должно быть полное слияние с моей органикой, ни в коем случае. Мне в свое время давали органичные для меня роли, но в этом случае не оставалось места для лицедейства. Где я, где персонаж – полное слияние. Во-первых, это вредно, во-вторых, это скучно. Недавно я снялась в шестисерийном художественном фильме, не знаю, как это будет смотреться в целом, но я для себя экспериментировала и, мне кажется, попробовала что-то совершенно другое. Для меня это был кайф, такое удовольствие!

– Как вы относитесь к тому, что сейчас часто в кино снимаются люди, не имеющие актерского образования – телеведущие, спортсмены?

– Да я вот думаю, что сейчас у меня времени свободного много, найду людей, научусь быстро крутить фуэте 32 раза. И в следующем году вы сможете увидеть меня как минимум на сцене Большого театра. (Улыбается.) Профессия во многом, конечно, обесценивается. Сюда сейчас может зайти любой прохожий. Шел мимо, просто захотелось, потому что есть возможность и есть имя. Сейчас кино пытаются еще плюс ко всему продать. И берут по возможности медийные лица, и используют в основном их типаж. С артистами все меньше и меньше умеют работать, а здесь взял типаж, и все ясно. Ты нам нужен, Вася, какой ты есть! Как-то странновато на это все смотреть. Когда в этом поточном изготовлении фильмов и сериалов появляются вдруг хорошие артисты, они выглядят очень странно, выпадают оттуда, как какая-то более изысканная деталь.

– Но это, наверное, временное все-таки явление…

– Я оптимистка, конечно. Надеюсь на лучшее. Мы ищем настоящее, не всегда получается, но бывают хорошие моменты. Для меня, например, сейчас было откровением «Дикое поле» Михаила Калатозишвили. Мне казалось, что этого я уже наелась, не хочу эту тему, сколько можно показывать нам, какие мы убогие, безнадежные люди. Эта вот русская душа, как рваная гармонь. И что все хуже и хуже. И тут я посмотрела с таким удовольствием. Там такой воздух, и любовь... Некоторые сцены я смотрела по нескольку раз, потому что там очень сильная работа и актерская, и режиссерская. И мне было приятно, что у нас сняли такое кино. Ведь надо все-таки уважать зрителей, и апеллировать к каким-то их лучшим чертам. А не рассуждать, что и это съедят, посолим, поперчим, и будет нормально. Если не уважаешь людей, для которых работаешь, не уважаешь себя.

«Сестра его дворецкого» (His Butler’s Sister), 1943.