Голая правда театра

Я жил на Волге, в маленьком городе, городе реально победившего рабочего класса, флагмане химической промышленности. Население ощущало простые и суровые законы: человек в очках и шляпе рисковал на улице больше, чем белый куклуксклановец в негритянских районах Нью-Йорка.

Я смог вырасти до десяти лет в полной интеллектуальной непорочности, с выстраданной непоколебимой уверенностью в реальности всего окружающего.

Мне было десять лет, когда мама дала мне 3 (три!!!) рубля и сказала, что нас повезут в Театр. Я, словно Буратино, шел я в школу, неся в потных ладошках мятую зеленую трешку, не понимая, что это – мое первое жертвоприношение на алтарь искусства.

Денег было жалко до слез.

Я знал, сколько всего могу купить на них в своей знакомой жизни – сколько петушков на палочке, сколько порций мороженого, сколько воздушных шариков, а главное, сколько пачек сигарет «Друг» с Мухтаром на фасаде. Но что я получу на такие огромные, еще ни разу самостоятельно «не ос-

военные» деньги в этом пресловутом «театре» – я не знал.

Великое искушение терзало мое маленькое скупердяйское сердце… Но любопытство оказалось сильнее – и я все же попал в сети провинциального Карабаса-Барабаса.

Нас привезли на автобусах (и, что было чрезвычайно подозрительно, не взяли по пятачку за проезд!) к огромному Дворцу культуры химиков, построили в шеренги, по списку проверили присутствующих и строем повели прямиком в зал.

Что давали – не могу вспомнить вот уже двадцать пять лет.

Возможно, это была опера, потому что необъяснимый ужас перед оперой не могу преодолеть до сих пор. Я помню только одно – там убили женщину. Кем она была, та первая моя театральная жертва, кого поучительно представляла… – не помню ничего. Помню – она была женщина, и ее убили. Кажется, отравили ядом. Но мог быть и кинжал. Важно то, что на моих глазах она умерла.

И мне стало ясно, за что я отдал свою трешницу.

Умом я понимал, что потом она непременно должна была выйти на поклоны и доказать, что «любовь побеждает смерть».

Этого не было. Возможно, мне мешали «душившие» слезы, возможно, она просто забыла про поклоны, – но разоблачения не произошло.

Я пребывал в настоящем шоке – и я жаждал разобраться в этой новой открывшейся мне правде. Пытался представить себе, сколько же женщин и мужчин по всему миру этак гибнет на подмостках… Я только не понимал – ЗАЧЕМ?!! Впрочем, величие их смерти было очевидным. И они, эти люди, стали для меня чем-то вроде Зои Космодемьянской и Марата Казея. Я тогда ясно осознал – в жизни действительно «всегда есть место подвигу»!

На следующий день я снова пришел ко Дворцу химиков. Не знаю, чего мне там было нужно, возможно, я пришел тогда на могилу любимой женщины… Стоял в аллейке и впервые курил «по-взрослому» – «в себя». Я теперь имел право так курить.

И тут я увидел ее.

Она шла по аллее, ведущей в Храм химиков, и громко, «по-артистически» разговаривала с хлыщом в кожаной кепочке. Я шагнул вперед, навстречу, я перегородил им дорогу. Она остановилась… – и поняла!!! Она все поняла, хотя я не издал ни звука!!!

– Не бойся, мальчик, я не умерла, – сказала она и пошла дальше, что-то быстро рассказывая хлыщу. Потом они обернулись и рассмеялись.

Я хотел ее убить.

Эта неизвестная мне труженица закулисья жесточайшим образом разорвала безмятежность моего сознания, и с тех пор для меня все стало иначе. Все перепуталось, перемешалось. Теперь многие живые люди кажутся мне ходульными и трафаретными исполнителями ролей, а персонажи стали частью моей семьи и моей жизни…