В Большом театре

В конце своей жизни Дмитрий Шостакович просил больше никогда не исполнять его «Леди Макбет», которую написал 25-летним мальчишкой в 1936 году, а «единственно верной» считать вторую редакцию (1956 года) под названием «Катерина Измайлова». Однако сегодня большинство театров предпочитает именно

первую редакцию, где, по словам газеты «Правда», звучит «сумбур вместо музыки». Где, по мнению советских критиков сталинской поры, опера кишит «порнографическими» и прочими «аморальными» сценами. Отчасти автор правдинского пасквиля был прав – «хулиган» Шостакович действительно пропитал свое творение эротикой. Дело даже не в либретто, кишащем непристойными выражениями, а в самой музыке, где после слов героини «Люби, люби, люби меня, Сережа» следует энергичная оркестровая интродукция, которую иначе как постельной сценой не назовешь. Во второй редакции всего этого нет... или почти нет. Сегодня театры не считают зазорным нарушить завещание композитора, зная, что все его высказывания в последние годы жизни были продиктованы страхом за свою семью. Современники Шостаковича даже рассказывали, как после премьеры 11-й симфонии к композитору подошел его сын Максим и спросил: «Папа, а тебя за нее не повесят?»

Новая версия первой редакции Большого театра – это компромисс. Все «порнографические» детали режиссер Темур Чхеидзе здесь, как мог, завуалировал, выведя на первый план конфликт психологический – несовместимость главной героини Катерины Измайловой с ее мещанским окружением. Во многом успех постановки обязан исполнительнице главной роли – киевлянке Татьяне Анисимовой, которая свою партию наполняет аристократизмом (в противовес укоренившемуся мнению, что эта роль – роль необузданной, свихнувшейся на сексе купчихи). Но, разумеется, постановка не была бы такой блестящей, если бы не оркестр Большого театра, который под управлением венгра Золтана Пешко выглядел просто блестяще. Казалось, никогда раньше так здорово не слушались медь и деревянные духовые. Жаль только, что мощь оркестра не всегда могли перекричать исполнители ролей второго плана. Различать их на сцене было трудно и визуально – монотонность костюмов Елены Зайцевой нарушали только пестрые наряды Катерины. Но этому можно было найти вполне логичное объяснение – в этом мире пошлости героиня чужая, она не такая, как все. Декорации Юрия Гегешидже выглядели невзрачными и безликими, и, тем не менее, со стороны трудно было бы понять, почему ни один из гостей не покинул свое место и просидел до самого финала (опера длилась около трех часов). Секрет, наверное, в том, что театральный режиссер смог развивать действие только музыкальными средствами. Музыкальная драма Шостаковича превратилась в трагедийный детектив, увлекая слушателей не внешними эффектами, а внутренним психологизмом.