На сломе времен

Понятно, что оправдать все возложенные ожидания не под силу никому. Чуда не произошло, но на сцене МХАТа им. Чехова появился, может быть, самый мхатовский спектакль последних лет, где Художественному театру возвращается его исконная задача – быть театром живого человека.

Легкое дыхание жизни заполняет дом Турбиных. Художник Александр Боровский вздыбил под углом помост (отсылая к асимметрии декораций первой постановки булгаковской пьесы). Под помостом – провал, черное пустое пространство обступило одушевленный пятачок (выразительная – хотя и слишком лобовая – метафора слома времен). Дом Турбиных накренился, пошатнулся, вещи в нем потеряли свою устойчивость. Чуть зазеваешься – едет посуда со стола и падают стулья. Но по-прежнему Лена- (Наталья Рогожкина) стелит на стол белую скатерть с прошвами и расставляет фарфоровые тарелочки, аккуратно расправляя салфетки. А ввалившийся обмороженный Мышлаевский (Михаил Пореченков), буквально кипящий от усталости и злости, склонится почтительно к руке хозяйки дома. Полковник Турбин (Константин Хабенский) может обнять мужа сестры, сделавшего бесчестный поступок (для Лены!), но не подать ему руку. Ясноглазый Николка (Иван Жидков) привычно будет дразнить обожаемого старшего брата. Сергей Женовач легко берет одну из важнейших тем у Булгакова – тему дома, тему абажура. Этот апельсиновый абажур (хрестоматийное «никогда не сдергивайте абажур с лампы. Абажур священен!») раскачивается прямо по центру сцены и, загораясь, освещает и ограничивает своим кругом турбинский дом. «Как у вас хорошо», – застонет впервые попавший сюда Лариосик (неотразимо смешной и органичный Александр Семчев), и в ответ благодарно вздохнет театральный зал.

Женовач простраивает все эти тонкие невидимые силовые нити, связывающие обитателей дома и их друзей, где все к месту и никто не лишний: блестящий врун и крепыш Шервинский (Никита Зверев) и усталый, чуть запыленный вояка, вот только из похода капитан Студзинский (на удивление зрелая работа студента Школы-студии Дмитрия Куличкова). Тот код улыбок, жестов, словечек, привычных поддразниваний и традиционных поговорок, который и составляет тайный шифр счастливых семей и компаний.

В кругу абажура свое время. Любой из обитателей легко может спросить: «…какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?». То ли 1918, от начала революции второй? То ли эпоха перестройки? Политическая, социальная проблематика Булгакова интересовала театр и режиссера не слишком. Тема «переворотов в Киеве» звучит здесь как-то под сурдинку. Сцена у гетмана, сцена в гимназии, сцена расстрела еврея петлюровцами, сцена гибели Турбина – пока только размечены, но еще не сыграны, не прожиты. Лирик по своей режиссерской природе, Сергей Женовач в сценах эпического пафоса или исторического гротеска пока чувствует себя неуверенно. Как неуверенно чувствуют себя его актеры. Константин Хабенский только нащупывает своего Турбина, только примеряет гвардейскую выправку, примеривает интонацию, с какой он будет разговаривать с юнкерами, спасая мальчишек от неминуемой смерти.

Справедливости ради надо заметить, что именно «политически нагруженные сцены пьесы» больше всего пострадали от цензурных придирок и переписок. И «зеленые заплаты на черных фрачных штанах» (по определению самого писателя), эти вписанные суконным языком фразы о будущем России, о месте русского человека, о перевернутом столе, который рано или поздно встанет на место, и прочие благоглупости – режут ухо. Тем более что ХХ век очень девальвировал все слова и повысил ценность реальных поступков. Со спектакля уносишь совсем не лозунги, но легкие движения аристократических рук Елены, недоуменный взгляд за круглыми очками Лариосика, глухое отчаяние Студзинского, и главное – атмосферу дома, которую не под силу разрушить никаким режимам, никому, кроме самих его обитателей. Когда-то, на премьере 1926 года, неизвестная гражданка истерически крикнула: «Все люди – братья!». После сегодняшнего мхатовского спектакля размышляешь о том, как, в сущности, немного надо человеку, чтобы жить: абажур, самовар, розы в вазе и люди вокруг стола, которых любишь.