Сергей Ковалев

– Сергей Адамович, День жертв политических репрессий отмечают в России в 15-й раз. Кому принадлежит идея учреждения этого дня?

– Непосредственным автором идеи был Кронид Любарский. Он летом 1974 года в мордовской «больничке», во время ссылки предложил другим зэкам один день в году отмечать в лагере голодовкой. Было принято решение остановиться на 30 октября. Думаю, этот день был выбран по чисто техническим причинам. В том же 1974 году я входил в инициативную группу по защите прав человека в Советском Союзе. Так вот, мы провели на квартире у Андрея Дмитриевича Сахарова пресс-конференцию, где сделали несколько заявлений. В частности, выпустили 33-й номер «Хроники текущих событий» (запрещенный в СССР журнал, рассказывающий о жизни советских заключенных в лагерях. – «НИ») и объявили 30 октября Днем жертв политических репрессий.

– В этом же году вы были арестованы. Не за эту ли пресс-конференцию?

– Возможно, и за нее тоже. Но, скорее всего, за мою редакторскую деятельность в «Хрониках». В общем, ко мне пришли 23 ноября. Провели обыск. Я дома никогда никаких материалов не хранил, но надо ж так, у меня в портфеле оказались некоторые материалы, которые должны были войти в следующий номер издания. Потом в обвинении мне вменили 34-й номер «Хроники», хотя он вышел после моего ареста и открывался с сообщения о моем собственном аресте. Так я оказался в заключении. И надо сказать, что и в колонии, и в ссылке на Колыме я каждый год 30 октября устраивал с единомышленниками голодовку.

– А какова история превращения дня протеста заключенных в общегосударственную дату памяти и скорби?

– В начале 90-х я уже был сопредседателем «Мемориала». И должен сказать, что в разработке закона о жертвах политических репрессий «мемориальцы» принимали самое активное участие. До августовских событий 91-го года нашими главными оппонентами в парламенте были коммунисты. Они составляли абсолютное большинство всего депутатского корпуса. Они и провалили первое голосование по закону. Второй раз он принимался сразу после путча, осенью. И тогда уже закон был принят триумфально. Дело в том, что коммунисты опасались, как бы демократы с ними не поступили так, как бы они поступили с демократами, в случае если бы путч победил. А что собирались делать они, видно из одного моего разговора с Борисом Ельциным.

Однажды мы обсуждали вопрос об отмене смертной казни, и он спросил, знаю ли я про некий список (по-моему, он состоял из 26 фамилий), появившийся в августе 1991 года, в котором первая фамилия была Ельцин, а последняя Ковалев? Я предположил, что это список на интернирование. Но Борис Николаевич сообщил, что это расстрельный список. Зато после путча, вы не поверите, сколько громких демократических лозунгов я слышал из уст бывших ярых коммунистов.

Принимая закон, мы понимали, что нужен более радикальный документ. Однако, во-первых, знали, что закон может не пройти, а во-вторых, большую роль сыграла наша добросовестность. Мы осознавали, что в казне денег нет, и поэтому много не просили. Как результат, сегодня выплаты жертвам репрессий носят скорее символический характер.

– Сергей Адамович, сегодня иногда правозащитников вновь, как и в советские годы, обвиняют в очернительстве. В том, что они плохие патриоты. Вот вы считаете себя патриотом?

– Нет, я – антипатриот. Я очень не люблю того, что называют патриотизмом, и считаю это общественно вредной идеей. Другое дело – чувство ответственности. Если я живу здесь, то я ответствен за то, что здесь происходит, по очень простому логическому соображению. Я родился в этой стране, моя семья – часть ее истории. Значит, от меня уже кое-что должно зависеть. В некотором смысле я, пожалуй, государственник, хотя и не в том, который сейчас распространен. Я полагаю, что власть должна быть ответственна перед народом. Но такое государственничество не противоречит космополитизму. Хотя мне присущи все эмоции, которые характерны для рожденного здесь человека. Мне приятны луга, перелески и т.д. Как жителю Африки приятен вдалеке стоящий баобаб, на который взобрался леопард. Это естественно, но это, по-моему, никакой не патриотизм, а потребность человека любить то, что он знает, к чему привык, что ему близко и понятно. А когда говорят о патриотизме, я всегда вспоминаю, что это слово очень часто используется недобросовестно. Патриот всегда Бенкендорф и очень редко Пушкин.

– Неужели только развитое чувство ответственности побуждает вас вести борьбу за не слишком популярные сегодня ценности?

– Нет, не только. На самом деле, можно ответить одним словом – стыд. И тут человек встает перед выбором, либо бороться с тем, из-за чего это чувство возникает, либо опустить руки и сказать: «К черту! Я не могу больше здесь жить». Но из-за моего понимания гражданской ответственности я выбрал первое.

– А что сейчас значит для России день 30 октября?

– Для меня – это день, к которому я причастен. И знать, что он существует не только в моей памяти, приятно. Не зря, значит, когда-то мы в такой славной компании вместе с Андреем Дмитриевичем Сахаровым оповестили мир, что такой день есть и придали гласности волю наших друзей, сидевших тогда в лагере. А для страны?.. Боюсь, что для страны он не много значит. Он не очень заметен.

– Сегодня в России есть, на ваш взгляд, политические заключенные?

– Таковым я считаю, например, Михаила Ходорковского. На самом деле мне известно много заведомо сфальсифицированных обвинений из его дела. И вообще политзаключенный не обязательно тот, кто повинен исключительно в противостоянии власти. Это тот, в чьем деле политические мотивы оказались решающими.


Сергей Ковалев: «Либералам сейчас не до амбиций и споров»