Posted 25 ноября 2004,, 21:00

Published 25 ноября 2004,, 21:00

Modified 8 марта, 09:42

Updated 8 марта, 09:42

Сергей Хайкин

Сергей Хайкин

25 ноября 2004, 21:00
Уже полгода на страницах «Новых Известий» продолжается дискуссия о проблемах Северного Кавказа. Напомним, что открыл ее председатель Координационного совета чеченских культурных и общественных организаций РФ Мавлит Бажаев и продолжали советник президента РФ Асламбек Аслаханов, сенатор Рамазан Абдулатипов, член-корреспо

– Сергей Романович, в декабре исполняется десять лет с начала первой чеченской войны. Как в самой Чечне воспринимают этот печальный юбилей?

– Мне кажется, что сейчас, когда мы невольно фиксируем в своем сознании эту печальную дату, не стоит специально будоражить эту рану. Это очень тяжело. Разрушены дома, сломаны судьбы. Но проанализировать, что же такое у нас произошло десять лет назад, мы должны. Ведь и сегодня в Чечне периодически возникают разговоры о том, что раз было две войны, то будет и третья. Люди понимают, что там где есть деньги, там обязательно найдутся и люди, которые заинтересованы в продолжении войны. Простой пример: год назад проехать федеральный блокпост стоило 20 рублей, сегодня уже 50. В представлении большинства чеченцев война – это не тотальная необходимость, и десять лет назад ее начало не было предрешено. Один наш известный политолог, в свое время возглавлявший это направление в администрации Ельцина, описывал ситуацию, как «два локомотива, несущиеся на встречу друг другу». Может, он прав как политолог, но люди в самой Чечне так не считают. Люди уверены, что они стали жертвами корыстолюбия местных чиновников и московских кровопийц, которые и создали этот котел, в котором прокручиваются миллионы. Не исключено, что они ошибаются, но в любом случае нельзя просто говорить им «цыц»! А власть обращается к людям только тогда, когда хочет от них что-то получить – один раз, когда нужно, чтобы они проголосовали как нужно. Как сказал один юморист: электорат – это одноразовый народ. Один раз использовали, и на этом общение с народом закончилось. До сих пор по Грозному висят предвыборные плакаты. А если вспомнить примеры, когда в Чечне собирали стариков или уважаемых людей, то это всегда были искусственные попытки использовать влияние этих людей. Между тем в Чечне в гораздо большей мере, чем в центральной России, есть традиционные предпосылки для формирования гражданского общества, его институтов. А пока людям не объясняют, какие планы у Кремля, какие планы у властей Чечни. Точно так же им не рассказывают о том, какие реальные планы у сепаратистов. Многое из того, что появилось на официальных сайтах сепаратистов, я бы без всяких купюр довел бы до сведения чеченского народа. Мне кажется, что это позволило бы людям сделать правильные выводы. Мне кажется, что все общественные силы, и федеральные власти, и власти Южного федерального округа, и руководство Чечни должны быть кровно заинтересованы в изучении мнения людей. Да и самих людей нужно информировать о нем. Нужна обратная связь. Общественное мнение– это огромная действенная сила. И без этого просто невозможно вовлечь людей в созидательные процессы.

– По-вашему, социология способна помочь в этом процессе?

– Дело в том, что сегодня в Чечне разорваны все связи. В лучшем случае люди знают, что думают соседи. Равнинные жители мало представляют, что происходит в головах жителей горной части и наоборот. В какой-то степени социологические исследования – это реализация права простых людей донести свою точку зрения до общества и власти. А для Чечни это сегодня особенно важно. Не меньшее значение имеет и то, что соцопросы в Чечне рассказывают о происходящем в республике остальной России. Я помню, какой переворот в общественном сознании произошел после того, как мы узнали, что подавляющее число чеченцев в нынешних условиях представляют развитие Чечни только в политико-правовом пространстве России. В 2002 году за это выступали 67% чеченцев, а сейчас этот показатель достиг 82%! А ведь до этого и политики, и общественное мнение всегда исходили из того, что чеченцы все сплошь сепаратисты. Таковых в республике 14–16%. Так что сепаратистов в Чечне относительно немного, и совсем необязательно, что они симпатизируют террористам. Более того, наши опросы показывают, что чаще всего эти люди выступают против террора. Сепаратист – это человек, который в опросах говорит: Чечня должна быть самостоятельным государством. И самое главное – это все-таки 14% населения и их мнение тоже должно быть услышано.

– В современной Чечне этого не происходит?

– Сейчас не услышано и мнение тех 82%, что хотят жить в России. В этом-то и состоит важнейшая управленческая проблема в Чечне. Невозможно решить никакие экономические вопросы, а тем более социальные, помимо воли людей. Помимо воли человека, «счастливым» его могут сделать только водка и наркотики. А бесконечные дотации, поступающие в Чечню, это как раз такой наркотик, который может помочь только в период действия – потом неизбежно начнется ломка. Я видел, как привыкшие жить на дотацию люди в лагерях беженцев в Ингушетии откровенно преувеличивали опасности, которые их ждут, если они вернутся в республику. Потому что они за несколько лет просто потеряли способность зарабатывать деньги. Это же ужасная картина: здоровые мужчины, годами сидящие без дела! Невозможно прокормить миллионный народ пенсиями и пособиями. Это тупиковый путь. По нашим исследованиям почти 50% чеченцев ощущают сегодня себя как очень бедные люди. 14% не хватает денег на еду, 33% – на одежду. 31% получают пособия кроме пособия по безработице. 39% получают пособия по безработице. Зарплату получают 44% населения Чечни. То есть зарплата не является основным источником существования людей в Чечне. Хотя одной из главных причин падения популярности Масхадова как раз состоит в том, что при нем вообще ничего не выплачивалось. Это же является причиной того, что 82% чеченцев за вхождение в Россию. Но Чечня – это прекрасная земля с большим трудолюбивым народом, который занимает шестое по численности место в России. И даже говорить стыдно о том, что в республике до сих пор не построено ни одного нового здания! Война закончилась, а ни одного нового дома не построено. Грозный как стоял в руинах, так и стоит до сих пор. Восстанавливается лишь частный сектор руками простых жителей. И власть помогает им только тем, что не воюет. При этом чеченские политики будут говорить, что все деньги разворованы в Москве. А Москва будет объяснять, что Чечня – это «черная дыра».

– За последние годы отношение людей к основным проблемам в республике сильно изменилось?

– Два года назад люди говорили: вывести войска, прекратить войну, перестать убивать людей. Теперь последовательность проблем перевернулась. Сегодня люди говорят: дайте работу. Заметьте, не пособия, а работу. Пособия тоже присутствуют, но третьим-четвертым пунктом. Чеченцы хотят восстановить дома, рожать детей и хотят иметь возможность их воспитывать. Но в республике сегодня нет рабочих мест. И было бы логично дать эту работу за пределами Чечни. Ведь работают сегодня на стройках в России сотни тысяч, если не миллионы рабочих из стран СНГ. А чем чеченцы хуже? Но мешает отрицательный образ чеченца, который сложился в общественном сознании России. Как-то два года назад студентка университета в Грозном спросила меня: если я поеду в Москву, то меня убьют? Наверное, сейчас она не задала бы такой вопрос. Но тогда у нее сложилось впечатление, что ее здесь ненавидят. И до тех пор, пока у подавляющего числа чеченцев будет ощущение, что в остальной России их ненавидят, они будут говорить, что Чечня должна входить в Россию вынужденно. Потому что деться им некуда. Когда закончились боевые действия, года два-три назад, люди радовались каждому мирному дню: я жив, и этого достаточно. Но сегодня этого мало. Нужны реальные признаки того, что в Чечне люди смогут жить так, как и в остальной России.

– Получается, что все разговоры о построении мирной жизни в Чечне не имеют под собой почвы?

– Нет, при всех недостатках в Чечне процессы налаживания мирной жизни, конечно, идут. Просто идут они абсолютно неудовлетворительно медленно, преступно медленно. Например, никогда чеченцы не осознавали роль образования, как сегодня. Просто последние деньги отдадут, чтобы дети получили хорошее образование. В Чечне сегодня работают более 500 школ, три института: нефтяной, педагогический и университет. И каждый день ребята встают в 5–6 утра, и нанятые родителями автобусы везут их на учебу. Правда, вузы находятся в ужасных условиях. Один телефон у ректора и туалет в ста метрах от здания. Но вы посмотрели бы на этих студентов! Какие они аккуратные, а ведь им приходится ехать по пыльным и грязным дорогам. Во дворе института вы не увидите парня с сигаретой. Вот об этом нужно рассказывать российскому обществу.

Власть обращается к людям только тогда, когда хочет получить их голоса на выборах.

– А как чеченцы воспринимают то, что рассказывается о республике в центральных СМИ?

– Опросы показывают, что чеченцы, как ни кто другой, внимательно следят за СМИ. Программы новостей смотрят практически все – от этого зависит их жизнь. Ловят каждое слово о Чечне, где упоминается чеченец, а потом обсуждают. Надо иметь в виду, что наши центральные СМИ, говоря о Чечне, фактически игнорируют то, что это могут услышать чеченцы. А в Чечне чутко улавливают все признаки уважения или неуважения к своему народу. Поверьте, каждый террористический акт, который происходит на территории России, отзывается в сердцах большинства чеченцев не менее остро, чем в Москве. Но, испытывая сострадание, чеченцы одновременно сжимаются от ужаса, что каждый теракт отзовется новой волной репрессий в отношении мирных люде, никакого отношения не имеющих к этим взрывам. Ведь у нас, чтобы не произошло, тут же власти и пресса находят «чеченский след». А люди в республике воспринимают это так: опять все валят на нас.

– Вы сказали, что социологические опросы помогают формированию общественного мнения в Чечне. Но насколько искренни сегодня ваши респонденты? Ведь наверняка в республике сегодня не всегда безопасно говорить правду.

– Это на самом деле сложный академический вопрос. Причем эта проблема стоит не только в Чечне, но и во время любых опросов в России или за рубежом. Конечно, мы проверяем полученные данные – для этого существуют специальные методики. По моим наблюдениям, чеченец может ужасно бояться, но будет стесняться этого страха. То есть бояться стыдно. Мы убедились в том, что нам люди не опасались говорить, что они не любят Ахмат-хаджи Кадырова, когда он еще был жив. Они не боятся осуждать или одобрять действия Масхадова или Басаева. Социологическая деятельность по закону не лицензируется, и нам в отличие от журналистов не нужна аккредитация в МВД, и в этом наше счастье. Ведь аккредитация означает, что к тебе приставляют охранника. Наши интервьюеры местные жители. Наша деятельность не является тайной. Бывало много случаев, когда наших помощников останавливала милиция или люди из охраны президента Чечни. Обычно смотрят анкету. Но анкета не листовка, и содержит все варианты ответов на поставленные вопросы. Хотя я встречал в Чечне анкету одного из уважаемых академических институтов, где задавался вопрос: «Как вы думаете, как скоро будет успешно завершена контртеррористическая операция?». Вот это или элементарная неграмотность, или попытка подменить социологию пропагандой.

"