«Я ухожу… Будьте счастливы»

Так много и пронзительно-яростно о нем не говорили с декабря 1999-го, когда он вдруг неожиданно попрощался с нами. И попросил прощения. Или с 1993-го, когда он отдал приказ стрелять по Белому дому из танков. Или с 1994-го, когда он отдал приказ бомбить Грозный. Или с 1996-го, когда он с больным сердцем и двумя процентами доверия стал отплясывать на выборах, чтобы победить Зюганова. И победил.

Самые острые изломы новейшей истории России, изломы девяностых неразрывно связаны с Ельциным. Борьба с партийными привилегиями… Развал СССР… Штурм Белого дома… Война в Чечне… Приватизация… Дефолт… Все это на одной чаше весов.

Новая Россия… Новая Конституция… Новая жизнь с потрясающими возможностями и опьяняющей свободой – на другой.

Уже тогда, в начале девяностых, мы понимали – он пришел дать нам волю. Начинал, конечно, Горбачев. И первые удары на себя принимал. И первые идеологические оковы рушил. И Гласность для нас открыл. Но дальше всю тяжесть эстафеты перехватил Ельцин, который под лигачевское «Борис, ты не прав» потянул за собой Россию, словно уральский бурлак.

Сегодня, когда над ним в храме Христа Спасителя протяжно звучит колокольный звон, провожая в самый последний и самый бесконечный путь, очень хотелось бы, чтобы его многочисленные критики, заполонившие интернетовские сайты и форумы потоками неприязни, хотя бы ненадолго затихли. Замолчали по-христиански. Пока летит над Россией этот заунывный колокольный звон.

Наверное, у каждого из нас есть свои претензии к Ельцину. Или своя благодарность. Наверное, каждому из миллионов россиян есть, что сказать о нем. Или в чем упрекнуть. Он не оставил за собой безразличных, потому что сумел разбудить не просто великую страну, он разбудил каждого из нас. И мы впервые за многие десятилетия почувствовали себя по-настоящему свободными.

Другое дело, что далеко не все сумели распорядиться и своей свободой, и колоссальными возможностями для самореализации. Таких, не сумевших, с годами становилось все больше, но претензии мы предъявляли не самим себе. Не сумевшим. А ему. Давшему нам волю. И шанс.

Он совершил великие перемены. И великие ошибки. Но кто еще так, как он, мог взять на себя ответственность и за то, и за другое. Он вызвался быть нашим ледоколом и, ломая грудью, ломая сердцем бесконечные торосы, сковавшие нашу жизнь, тянул нас за собой сквозь этот ледяной бурелом к свободной воде. К бесконечному простору.

Оценить масштаб его противоречивой фигуры даже сегодня, когда над его эпохой прозвучал последний колокольный аккорд, невозможно. Он слишком масштабен для того, чтобы мы, его современники, сумели разглядеть его лицом к лицу. Не отойдя сквозь годы и не остыв от эмоций. Он слишком русский. Слишком наш. Слишком близкий.

До сих пор помню свое первое с ним интервью. Короткое. Эмоционально отрывистое. Тогда, в мае 1990-го, после бурных дебатов его только что избрали председателем Верховного Совета РСФСР. В окружении нескольких журналистов он упругим, размашистым шагом летел через Кремль к Васильевскому спуску, где его ожидал скромный «москвичонок» с Коржаковым за рулем. И ожидала огромная толпа сторонников. «Ну что, Борис Николаевич, теперь пересядете в «членовоз» и в борьбе с привилегиями поставите точку?» – спрашивал я его, держа перед ним диктофон и стараясь не сбиться с шага. «Ну уж нет, – отвечал разгоряченный Ельцин. – Борьба только начинается. Вся борьба еще впереди...»

Но затем, впереди, был и бронированный «членовоз». И бронированный танк у Белого дома. И бесконечная борьба… Все действительно только начиналось, и никто из нас не знал, куда приведет этот упругий, размашистый шаг.

Помню свое потрясение в октябре 93-го, когда после моей серии репортажей в «Известиях» о бойне в Москве – от Белого дома, от Останкино, из-под пуль и осколков, после жесткой критики в этих репортажах президента, допустившего кровопролитие в нашей столице, – я вдруг получил приглашение в Кремль. Такое же, как и мои коллеги, не щадившие в те дни ни своей жизни ради материала в номер, ни имиджа президента в этих самых репортажах. Мы шли тогда в Кремль, гадая, зачем нас позвали, когда все уже сделано. И все сказано. Оказалось – президент решил вручить награды. Он собственноручно прикалывал на лацканы наших пиджаков и курток ордена «За личное мужество». И лично благодарил каждого за правду. За репортажи, в которых мы его не щадили.

Он умел принимать журналистскую критику как никто другой до него. И как никто – после. Мы его потом жесточайше критиковали за Чечню. За ваучеры. За дефолт… Мое репортерское перо, перья наших лучших обозревателей в «Известиях», а затем в «Новых Известиях» дымились от сарказма. Наш художник Куксо заполонил газету острейшими и смешными карикатурами на президента. А Ельцин в ответ вручал нашей редакции в лице ее лучшего журналиста Отто Лациса высшую профессиональную награду«Золотое перо России». И признавался, что собирает карикатуры на себя.

Он был масштабнее, сильнее и мудрее той критики, что летела ему вослед. Он умел очищать эту критику от плевел и чувствовать в ней сопереживание за Россию, которая у нас с ним была одна на всех.

Сегодня многие из тех, кто его хорошо знал, кто был с ним близок и работал рядом, не устают говорить, что он все пропускал через сердце. Все обиды. Всю боль страны. И все ее радости. Он принимал за нас решения, на которые мы не могли решиться. И брал на себя ответственность, от которой многие уходили. А теперь наши успехи мы с легкостью приписываем лишь себе. И нашу неустроенность – ему.

В своем последнем президентском обращении к нам 31 декабря 1999 года он впервые откровенно признался: «Боль каждого из вас отзывалась болью во мне. В моем сердце. Бессонные ночи. Мучительные переживания – что надо сделать, чтобы людям хотя бы чуточку, хотя бы немного жилось легче и лучше? Не было у меня более важной задачи».

И впервые попросил прощения у народа, как это не делал ни один лидер России ни до него. Ни после. «Я хочу попросить у вас прощения. За то, что многие наши с вами мечты не сбылись. Я прошу прощения за то, что не оправдал некоторых надежд тех людей, которые верили, что мы одним рывком, одним махом сможем перепрыгнуть из серого, застойного, тоталитарного прошлого в светлое, богатое, цивилизованное будущее. Я сам в это верил. Казалось, одним рывком – и все одолеем. Одним рывком не получилось. В чем-то я оказался слишком наивным. Где-то проблемы оказались слишком сложными».

Он покинул свой пост так же неожиданно, как принимал решения. Как совершал поступки. И как тоже до этого за всю историю России не поступал никто. «Я ухожу. Я сделал все, что мог. И не по здоровью, а по совокупности всех проблем. Мне на смену приходит новое поколение. Поколение тех, кто может сделать больше и лучше…

Прощаясь, я хочу сказать каждому из вас: будьте счастливы! Вы заслужили счастье».

Спасибо, Борис Николаевич! Мы постараемся быть.



«Я хочу попросить у вас прощения. За то, что многие наши с вами мечты не сбылись…»

(Из последнего президентского обращения к россиянам 31 декабря 1999 года)

Памяти Ельцина

Когда ГУЛАГ хотел на танке въехать,
то, укрощая струсивший металл,
в тот миг великим став на гребне века,
он глыбой из руды уральской стал.

Есть, кто не верят в блага без ГУЛАГа.
Но счастья нет без прав или свобод.
Пусть наше знамя с копотью Рейхстага
Нас к пушкинской свободе приведет.

Евгений ЕВТУШЕНКО

ДОСЛОВНО

Эдуард ШЕВАРДНАДЗЕ, в 1985–1991 гг. глава МИД СССР, член Политбюро, в 1995–2003 гг. президент Грузии:

– Глубоко опечален смертью первого президента России Бориса Ельцина и считаю, что его уход для России – страны, которую он очень любил, несомненно, является большой потерей. Он вошел в российскую историю как смелый политик, начавший демократические преобразования. Думаю, он искренне верил в демократические ценности и защищал их как мужественный человек. Это ценное качество он проявил и тогда, когда пришло время принять непростое решение об уходе в отставку с поста главы государства. Это был мужественный шаг. Меня с Борисом Николаевичем связывало давнее знакомство, еще с 70-х годов, когда Ельцин работал в Свердловске. Он мне запомнился как неординарный и искренний человек, который очень тепло относился к Грузии, к ее культуре и стремился к установлению и развитию добрососедских отношений между нашими странами.

Записала Ирина БАРАМИДЗЕ, Тбилиси


Леонид КРАВЧУК, первый президент Украины:

– Как-то мы ехали с Борисом Николаевичем в одном автомобиле по Крыму. Там же проходила встреча украинских политиков по вопросу Черноморского флота. И он начал вспоминать о том, как в студенческие годы поездом ехал по Украине. Называл области, станции, вспоминал, как он на них покупал чай, хлеб. Он стал другим Борисом Николаевичем. В его суровом облике все изменилось. Я увидел не президента России, а обычного человека. Он был человеком большого масштаба. Но это был россиянин, настоящий россиянин. Когда я смотрю на Путина, то он для меня человек города – Москвы, Петербурга. Горбачев у меня не ассоциируется с коренным русским. А вот Борис Ельцин – это россиянин со всеми его противоречиями, как и Россия, и русский народ. Еще вспоминаю, как мы были в Сочи, определялись по долгам. Вышли к морю. Отдыхающие увидели Бориса Николаевича, подбежали, просили сфотографироваться. Он опять абсолютно изменился: один был Ельцин на этом заседании, и со- всем другой тут, на пляже. Но больше я с ним все-таки общался именно как с президентом. И времени на то, чтобы заниматься негосударственными делами, у нас не было.
После того, как он вышел в отставку, мы с ним не встречались. Последний раз общались по телефону в 2000 или 2001 году. Я сейчас уже не могу вспомнить точно. Меня попросили американские телевизионщики, которые снимали фильм о Беловежских соглашениях, уговорить Бориса Николаевича поучаствовать в съемках. Я его нашел в Крыму, а он мне ответил: «Что я хотел, я уже сказал. Кто хотел меня услышать, меня услышал». И это правда. Он как занимал позицию в 1991 году, особенно по отношению к тоталитарному режиму, так и не изменил ее.

Записала Яна СЕРГЕЕВА, Киев