Posted 23 октября 2006,, 20:00

Published 23 октября 2006,, 20:00

Modified 8 марта, 08:58

Updated 8 марта, 08:58

Депутат Госдумы Павел Крашенинников

Депутат Госдумы Павел Крашенинников

23 октября 2006, 20:00
Пользователям Интернета скоро придется тщательно подбирать слова. Госдума хочет приравнять распространение информации через Интернет к публикациям в СМИ, и за соответствующие призывы и ругательства придется отвечать так же, как за публикации в печатных СМИ. А вот коррупционеры могут не беспокоиться. Никто не заставит с

– После взрыва на Черкизовском рынке вы пообещали бороться с распространением экстремистских материалов через Интернет. Какие законопроекты по этому поводу предлагаются?

– Ничего страшного против Интернета не предлагается. В Уголовном кодексе есть статья про распространение экстремистских материалов. Часть вторая говорит о распространении экстремистских материалов через СМИ. Мы предлагаем после СМИ поставить запятую и написать – через Интернет. Речь не идет о том, что в Сети будет цензура. Но поскольку при распространении экстремистских материалов через Интернет степень общественной опасности выше, чем просто распространять их на улице, то и ответственность должна быть выше.

– А если сайт находится за границей, как вы его проконтролируете?

– Согласен, что это сложно. Но если мы реагировать не будем, у нас все так и будет продолжаться. Нам важно, чтобы норма была в законе, чтобы правоохранители заботились о таких вопросах. Через СМИ тоже нельзя все проконтролировать. Но не значит, что это правильно.

– То есть будет, как борьба с Кавказ-центром, который Россия через суд закрывает, а он потом открывается в другой стране?

– Так всегда получается, когда появляются новые, ранее неведомые составы преступления, и преступники уезжают в ту страну, где это не преследуется. Нужно готовить международную конвенцию по этому поводу. Во Франции экстремизм в Интернете наказывается очень жестко. А во многих других странах за это вообще никто не отвечает. В том числе и в США к этому относятся достаточно либерально. Я люблю слово «либерально», но не в данном случае. Нужны договоры об оказании правовой помощи, чтобы принимались меры не только к тем, кто у себя работает, но и за рубежом.

– А смертная казнь может быть восстановлена в России? Многие призывают к этому.

– Не знаю, у нас в стране все бывает. Но моя позиция – возвращать ее нельзя. Смертная казнь – это принесение обществу жертвы, чтобы оно успокоилось немножко. Потому что есть абсолютная неудовлетворенность государством, тем, как оно ведет борьбу с преступностью. Поэтому хочется крови. Но никакого эффекта это не дает или дает отрицательный эффект. У нас есть масса судебных ошибок. Или вот в Осетии для Кулаева, выжившего террориста из бесланской школы, требовали смертную казнь. А я считаю, что лучше пусть он живет, пусть мучается. И, с другой стороны, он сейчас может считать себя кем угодно, но если лет через пять он заговорит, мы от него узнаем, что там было в школе.

– Отмененную новым Уголовным кодексом конфискацию имущества вернут?

– Сейчас она возможна, когда речь идет о терактах, о тех, кто финансирует терроризм. Конфискации подлежит преступно нажитое имущество и имущество, изъятое из гражданского оборота – оружие, наркотики, ядерные вещества. Сейчас мы готовим четвертую часть Гражданского кодекса. Там предусмотрена конфискация как контрафактной продукции, так и оборудования, которое ее производит. Речь идет не только о компакт-дисках, но и лекарствах, алкоголе, запчастях для автотранспорта. Но советской конфискации, когда судили, к примеру, за убийство, и конфисковывали не только преступно нажитое, а вообще все, лишали семью последнего имущества, такого не будет.

– А если чиновник при зарплате в 10 тыс. рублей имеет имущества на миллион долларов и не может доказать, что он его приобрел честно?

– Когда говорят, что конфискацию следует применять в борьбе с коррупцией, я скажу, что конфискация сама по себе очень коррупционна. Найдутся деятели, которые начнут ее использовать при недобросовестном переделе собственности. Презумпция невиновности не может действовать в одних составах преступления и не действовать в других. Так не бывает. Она или есть, или нет. Мы можем понимать, что какой-то человек нечестен. Но должны быть четкие судебные процедуры. Либо мы скатимся к «тройкам» и опять придем к тому, что всех будут хватать, потому что у них больше имущества. Достижение цивилизации – что у нас существует уголовный процесс, и все нужно доказывать.

– То есть не пойман – не коррупционер?

– Можно и так сказать. А можно сказать, что презумпция невиновности должна быть.

– На днях вы высказались за расширение сферы применения института деятельного раскаяния или, проще говоря – сделки со следствием. Но получается, что милиция сама уже не способна раскрыть преступление и вынуждена торговаться с преступниками?

– Деятельное раскаяние есть и в Америке, и в Европе, причем используется почти по всем составам. А у нас деятельное раскаяние касается только тех преступлений, по которым предусмотрено до пяти лет лишения свободы. Мы предлагаем сделать до десяти. Может, потом пойдем дальше. Я бы увеличил до 90% преступлений, включая особо тяжкие. Понимаю, что когда эта тема начинает обсуждаться, у обывателя перед глазами встает жулик, который совершил кучу преступлений и теперь решил себе скостить срок. Действительно, он может получить меньше нижнего предела. Но есть другие факторы. Человек помогает следствию добывать доказательства, дает информацию по другим участникам преступной группы и, самое главное, по готовящимся преступлениям, которые без этого не могли бы быть предотвращены. Следовательно, мы защищаем общественную безопасность, жизнь и здоровье граждан.

– Те, кто уже пошел на сделку со следствием, но все равно получил по максимуму, могут рассчитывать на пересмотр приговора?

– Вряд ли. Если было тяжкое или особо тяжкое преступление, состав на него не распространялся. А запускать вторую судебную процедуру нельзя. Но надо смотреть в каждом конкретном случае.

– Например, Зарема Мужахоева, которая сдала базу террористов, но получила 20 лет.

– По нашему проекту терроризм не подпадает. Это особо тяжкое преступление. Но если бы такая норма действовала, под нее можно было бы подводить и это дело.

– Летом Госдума приняла закон о знаке рубля. Уже известно, как он будет выглядеть?

– У нас в архиве больше тысячи предложений. Так получилось, что мы не объявляли никакого конкурса, но все слали образцы на мое имя. По закону знак рубля должен определить Центробанк. Он пока этого не сделал. Наши предложения не взяли. Если до конца года ничего не сделают, мы опять этот вопрос поднимем, будем их шевелить.

"