Владимир Рыжков

– Новые меры по борьбе с экстремизмом нужны, вы считаете? Разве мало законов, направленных на пресечение экстремистской деятельности?

– Обостренное внимание к этой проблеме и Общественной палаты, и законодателей представляется мне совершенно своевременным. Смотрите, только с начала года совершено 16 убийств на национальной почве. И еще около 100 нападений. Тревожат и ксенофобские настроения. По данным социологов, ксенофобия свойственна 58 процентам россиян. Поэтому сама постановка вопроса у меня возражений не вызывает. Но мне кажется, проблема не в отсутствии законодательных препятствий эстремизму, а в правоприменении. Ведь у правоохранительных органов и спецслужб есть все рычаги для борьбы с экстремизмом и ксенофобией. А в избирательном законодательстве имеются необходимые статьи, позволяющие за экстремистские высказывания лишать партии и кандидатов регистрации или отказывать в ней. Поэтому моя точка зрения такова: надо бороться с экстремистами, а не с журналистами, как фактически предлагается.

– Кем предлагается? Ни в обращении Общественной палаты, ни в законопроекте о журналистах как будто бы ничего не сказано.

– Ну как же, вот фрагмент из обращения ОП: «Из-за существующих пробелов в законодательстве оказывается возможной публичная деятельность лиц (в том числе в СМИ и в международной сети Интернет), которые, может быть, напрямую и не призывают к осуществлению экстремистской деятельности, но побуждают к ее осуществлению…» Впервые ставятся под удар СМИ и Интернет. И еще. Определение понятий «экстремизм», «экстремистская деятельность» должно быть недвусмысленным. Но смотрите, поставлен вопрос о публичной деятельности лиц, которые, «может быть, напрямую и не призывают к осуществлению экстремистской деятельности, но побуждают к ее осуществлению или допускают возможность совершения экстремистских деяний». Это ведь очень невнятные формулировки. Пользуясь ими, нетрудно заявить, что, например, я, может быть, открыто и не призываю, но побуждаю к чему-то. Когда предельно размыто само понятие экстремизма, а к нему еще прилагаются определения типа «может быть, не призывают, но побуждают», открывается простор для вольных толкований.

– Значит, вы предлагаете внести в закон поправки, уточняющие понятия «экстремизм» и «экстремистская деятельность»?

– Да, это сделать необходимо. У меня в Барнауле недавно закрыли сайт одного популярного информагентства. Там появился анонимный комментарий по поводу нашумевшей карикатуры в датском журнале. Появился, провисел минут десять на форуме, и был веб-редактором снят. Но что вы думаете – возбудили уголовное дело. Якобы сайт разжигал экстремистские настроения. Сейчас суд идет. И если будет создан прецедент, завтра в России при желании можно будет закрыть сайт любого СМИ. Вот чего я опасаюсь. Опасаюсь, что обращение Общественной палаты может быть использовано для сведения счетов с неугодной газетой, телеканалом. Случай с барнаульским информагентством – пример того, как понятие «экстремизм» широко интерпретируется для введения фактической цензуры и закрытия независимого средства массовой информации. Надо дать максимально недвусмысленное определение экстремистской деятельности. Чтобы широкое толкование этого понятия нельзя было использовать против законопослушных граждан. В том числе и против оппозиции. Ведь, например, заявление о необходимости вести диалог в Чечне с какими-то политическими силами легко можно интерпретировать как призыв к экстремизму, терроризму и т.п.

– Люди с крайним взглядами, по-вашему, нуждаются в защите?

– Разумеется. Да и что это такое – крайний взгляд? Когда нет юридически безупречного понятия «экстремистская деятельность», можно любого человека, критикующего власть, обвинить в экстремизме. Например, кто-то выкрикнет на митинге: «Наш мэр – дурак!» И в городе обязательно найдется милиционер, который скажет, что это призыв к подрыву конституционного строя. Я, например, считаю, что нацболов за их резкие выступления привлекать к уголовной ответственности не следует. Люди с крайними взглядами должны быть защищены законом. Если они, конечно, не нарушают общественный порядок, а лишь выражают свой протест, пусть даже в непарламентской форме. В Вашингтоне перед Белым домом вечно громоздятся какие-то палатки, люди размахивают плакатами… Но закон защищает право любого американца публично выражать свое отношение к власти. Вот если бы мы, депутаты, вместе с Общественной палатой смогли найти формулировки, четко квалифицирующие экстремистскую деятельность, появился бы желаемый документ. С одной стороны, он защищал бы государство от экстремистов, а с другой – брал под защиту граждан, критикующих власть.

– Как раз преследований за критику власти и опасается оппозиция. В этом смысле законопроект успокоил вас?

– Скорее, вселил тревогу. Я боюсь, что будет принята максимально размытая формулировка при ужесточении санкций. И это позволит закрывать СМИ, преследовать журналистов, регулировать Интернет. Расширенное толкование понятия «экстремизм» развязывает руки государству для борьбы не с экстремизмом, а с оппозицией. И вообще для подавления инакомыслия. В том числе для цензуры в Интернете и СМИ. Но даже при размытости формулировок правоохранительные органы, на мой взгляд, могли бы действовать более эффективно. Когда человека режут ножом с криками: «Слава России!», а милиция квалифицирует резню как бытовое хулиганство, извините, закон тут ни при чем. Это личное поведение милиционера, который, видимо, разделяет подобные взгляды. Я знаком с результатами закрытых опросов в системе МВД. Так вот, ксенофобией заражена сама милиция. Ее сотрудники нередко встают на защиту скинхедов, закрывают глаза на их преступления. Вероятно, есть смысл провести всероссийское милицейское совещание, на котором президент и глава МВД могли бы поставить задачу: в течение года искоренить основные скинхедские группировки. Такая же задача должна быть поставлена перед прокуратурой. Для этого необязательно вносить изменения в законодательство. Требуются только политическая воля и жесткий контроль.