Белорусский оппозиционер и журналист Ирина Халип

– Вы будете обжаловать приговор?

– Разумеется. Я буду обращаться в вышестоящие судебные инстанции. Конечно, это ничего не изменит, но оставлять это просто так я тоже не собираюсь, потому что я считаю этот приговор абсолютно незаконным. Жаль, не могу обратиться в Европейский суд по правам человека, потому что Белоруссия – единственная из европейских государств, которая не входит в Совет Европы.

– Почему вы считаете приговор незаконным?

– Потому что вообще не должно было быть никакого процесса, не должно было быть никаких судов. Все эти три дня прокуроры с упорством, достойным лучшего применения, доказывали одну простую вещь: что я вышла на проезжую часть. Да, я вышла на проезжую часть. Но, пардон, это не преступление, караемое Уголовным кодексом, это нарушение правил дорожного движения. Как за это можно давать два года?

– Суд объяснил отсрочку приговора гуманными мотивами: тем, что у вас на иждивении четырехлетний сын.

– Отсрочка – это то, что подвешивает меня на крючок, потому что спустя два года по окончании отсрочки меня будут судить снова – с прокурором, с адвокатом, со всеми делами. Будут решать, а вот можно ли меня считать ставшей на путь исправления (смеется. – Прим. «НИ»), можно ли меня освободить от отбывания наказания или лучше меня отправить в колонию. То есть эта штука – даже похитрее, чем условный срок.

– Планируете ли вы и дальше заниматься журналистской деятельностью?

– Дело в том, что я не умею заниматься никакой иной деятельностью. Я в журналистике с 1989 года, поэтому, разумеется, я продолжу работать журналистом. У меня есть обязательства перед «Новой газетой», которые я все-таки должна выполнять. Все время, когда я находилась под арестом и вынужденно не работала, мне помогали мои коллеги, мне платили зарплату. Безусловно, я буду работать.

– Вам удалось повидаться с мужем?

– Нет. Все было устроено так, что приговор Андрею был оглашен в субботу, а мне – в понедельник, специально, чтобы на оглашение приговора я не смогла прийти и увидеть своего мужа хотя бы в клетке. Другие политзаключенные (а мы с Андреем – оба политзаключенные) могли хотя бы переписываться со своими женами. Мы – единственная семья, которая вообще не имела никакой связи. Первое, что я сделала после освобождения, – это написала мужу письмо. Теперь я буду добиваться с ним свидания. Я все-таки теперь свободно могу ходить по улицам хотя бы до вечера. Суд наложил на меня ограничение не выходить из дому после 22 часов. Но не очень-то и хотелось.

– Чем суд мотивировал такое странное ограничение?

– А ничем. Суд имеет право налагать ограничения на условно осужденного или осужденного с отсрочкой исполнения приговора. Никто ничего не мотивировал. Чем я помешаю обществу именно после 22 часов, почему именно после 22 – науке это неизвестно.

– Основной уликой против вас белорусские власти объявили видеозапись событий у Дома правительства 19 декабря 2010 года...

– Видеозаписи, которые демонстрировали по белорусскому телевидению и в судах, где якобы опознавали мальчиков, бьющих стекла в Доме правительства, – это все уже было на последней стадии, когда люди на провокации поддались. Но при том, что там была куча видеокамер (в том числе спецслужб) нигде не зафиксировано, кто наносил первые удары, кто начал бить стекла. Мы так и не знаем этих людей. И, может быть, никогда не узнаем.