Михаил Федотов

Сегодня в Верховном суде России будут много и убедительно говорить о чести, достоинстве, деловой репутации. Правда, на этот раз без истцов и ответчиков. И выступать будут не сладкоголосые адвокаты, а ученые – члены Научно-консультативного совета и приглашенные представители заинтересованных организаций. Короче, сегодня умудренные книжными знаниями доктора и кандидаты юридических наук будут анализировать все детали реальной жизни безусловно полезного и благородного института судебной защиты доброго имени. А реальная жизнь его такова, что при желании одной ветви власти и старании другой он легко превращает не менее значимый институт свободы слова в абсолютную фикцию. Но выигрывают или проигрывают от этого рядовые граждане, да и общество в целом?

Известно, что механизмы судебной защиты работают крайне вяло, когда истцом оказывается пенсионер или учитель, а ответчиком – мощный издательский дом или крупная телекомпания. Но если истец мэр или губернатор, министр или парламентский столп, то эти же самые механизмы легко трансформируются в ту самую «дубину по голове», о которой в свое время говорил президент. И тогда расплата не ограничивается опровержением, а выливается в такие суммы компенсации морального вреда, которые разорят любого. Убежден: не газета, а общество проигрывает, если высокопоставленный истец добивается опровержения всем известных, но формально недоказуемых утверждений, например, о продажности того или иного чиновного клана.

Причем не будем забывать, что стороны в подобном споре не равны: журналист должен доказывать справедливость своих слов, а истец вправе только посмеиваться. На его стороне, так сказать, «презумпция журналистского вранья». Конечно, Верховный суд не может перераспределить бремя доказывания, раз уж так решил Гражданский кодекс. Но он может разъяснить судам, что право на информацию ничуть не менее значимо, чем право на защиту честного имени. И журналист вовсе не следователь, чтобы документировать все доказательства. Правила профессии требуют от него честно сообщать аудитории о том, чему он был очевидцем, или же добросовестно пересказывать информацию, полученную от непосредственных участников событий. Он – ретранслятор, объективный наблюдатель, информатор. Ведь не обижаемся же мы на зеркало, если видим в нем мешки под глазами. Вот почему Европейский суд по правам человека признает за журналистами право на ошибку, преувеличение и даже некоторую провокацию, если это продиктовано заботой об общественных интересах. Конечно, к так называемой «заказухе» подобные правила неприменимы. Но на то и суд, чтобы, взвесив все детали на аптекарских весах справедливости, решить спор не по понятиям, а чисто и конкретно.

Для предстоящего в скором времени пленума Верховного суда рассматриваемый вопрос будет отнюдь не нов. За последние тридцать лет он обсуждался неоднократно, но каждый раз в принятых постановлениях, помимо действительно полезных разъяснений, оказывалось столько тумана, что судебная практика продолжала путаться в самых, казалось бы, очевидных соснах. Ведь до сих пор нет однозначного ответа даже на вопрос о разграничении сведений (например, «альтист Д. выступал, как обычно, в пьяном виде») от мнений («пианист Н. играл, на мой взгляд, с большого бодуна»). Хотя всем ясно, что суд – вовсе не ученый совет Московской консерватории или жюри конкурса имени Чайковского. К тому же и Конституция прямо запрещает принуждать человека к отказу от своего мнения. Правда, мало кого это останавливает.